Array Коллектив авторов - Дети войны. Народная книга памяти

Мамы и папы нет. До нашего дома не так далеко идти было, но по груде камней и проводов я не смогла с ребенком пройти. И в это время мы вдруг увидели немца с автоматом. Мне казалось, что сердце у меня во рту, я захотела кричать. Мне было неимоверно жаль всех наших ребят, все наши корабли, всю нашу землю. Мне казалось, что-то грязное, неотвратимое, грозное вступило на нашу землю. Я стала просто рыдать. Меня успокаивали окружающие, но я не успокаивалась. Мне говорили, что я должна терпеть, научиться молчать, не показывать своих чувств. Я поняла, что настало время страшное, нельзя быть такой же открытой, надо учиться сдерживать себя, как бы ни было тяжко.

Потом пришла мама. Сказала, что дом наш разбит снарядами, что все стены рухнули, но крыша есть, хотя и побитая, что цело пианино, хотя и засыпано, и вещи остались. Мы все пошли домой, пробираясь через провода и груды камней. Мама умудрилась достать нам попить и что-то поесть, успокаивала нас. «Что мы можем сделать, – говорила она, – чем могли, мы помогали своей Родине. Мы с отцом работали, а ты вот бутылки собирала, сдавала. Не наша вина, что все так произошло». Но я все плакала и долго не могла успокоиться.

Вскоре пришли немцы и объявили, что все евреи должны собраться на стадионе. Мама предложила тете Розе пойти к нам домой и в подвале пересидеть, но она наотрез отказалась: «Я свою маму не брошу, а с ней идти к вам опасно, так как мама уже очень стара. У вас дети, и всех нас побьют».

Затем мы стали разбирать камни, песок, откапывать вещи, приводить все в порядок. В итоге у нас дома на Ломоносова мы все прибрали, да и на Батумской люди откопали летнюю кухню, и там все собрались. Начали печь лепешки вместо хлеба. Где-то муку откапывали, воду опять в тех же колодцах брали, выстаивая очереди.

Вскоре пришли немцы и объявили, что все евреи должны собраться на стадионе. Мама предложила тете Розе пойти к нам домой и в подвале пересидеть, но она наотрез отказалась: «Я свою маму не брошу, а с ней идти к вам опасно, так как мама уже очень стара. У вас дети, и всех нас побьют». Мы с мамой настаивали, но она упиралась. «Что всем, то и нам, – говорила она. – Заставят работать, будем работать, а если умирать, то я уже с мамой и со всеми евреями буду». Она осталась непреклонна. Нашила себе и маме звезду на спину, как им было приказано, и поехала по приказу на стадион.

Я поняла, что немцы сейчас как звери и что надо терпеть, молчать, не плакать, хотя душа моя бунтовала против всего этого.

Маму свою тетя Роза везла в тачке, так как сама она ходить уже не могла. На следующий день мы с мамой пошли относить им еду. Нас немцы пропустили – у мамы был паспорт. Так мы ходили несколько раз. Потом мама пошла одна, но тети Розы и ее мамы уже не было. Куда их отвезли – никто не знает. Через несколько дней стали поговаривать, что их, очевидно, расстреляли. Но за что?! Я поняла, что немцы сейчас как звери и что надо терпеть, молчать, не плакать, хотя душа моя бунтовала против всего этого.

Как-то мама пришла и говорит:

«Знаешь, Надюша, немцы стали пускать к нашим раненым пленным, а они все лежат на полу в бывшей тюрьме». Папа стал какой-то старый, обросший, молчаливый – он оставался с сестренкой, а мы с мамой распороли подушки и наделали маленьких подушечек. Разорвали простыни на бинты, собрали весь йод, какой у кого нашли и пошли к нашим раненым.

Когда я зашла в тот большой зал, я в ужас пришла: на полу лежали почти один к одному наши ребята. Кто стонал, кто молчал, кто воды просил, кто хлеба. Мама и я быстро стали разбирать что принесли: подушки под головы, пить давали, лепешки, которые мама напекла. Ребята меня успокаивали: «Не плачь, девочка. Будь мужественной. Смотри, что фашисты делают, и помни».

Мы несколько раз с мамой ходили туда. Потом один раз пришли, а нам сказали, что якобы раненых положили по больницам, но я уже ничему не верила. Я и сейчас не уверена, что их не расстреляли всех.

Вскоре после этих событий пришли к нам немцы и объявили, чтобы в 24 часа мы покинули этот дом, так как всю территорию, прилегающую к морю, они освобождают от жителей. Родители заметались.

У нас был знакомый, который жил за Историческим бульваром. Мы часто ходили к ним в гости. У них был свой дом, сад, огород, кошка, собака, которые меня любили. Теперь дядя Фома, как я его звала, остался один. Жену его арестовали до войны, как немку или как полячку. Я не помню уже ее национальности, но это была доброжелательная женщина, очень гостеприимная и хлебосольная. Дочь дяди Фомы была где-то в Москве, а сына убило на работе.

Дядя Фома принял нас с радостью, хотя и жить-то у него было негде, так как в дом попала бомба и все было разбито. Но так как человек он был очень трудолюбивый, то он все разобрал и какие-то уголочки дома покрыл железом, так что кое-как можно было существовать. И вот мы переехали к нему, даже пианино, которое откопали в нашем доме, он перевез. Это уж я очень просила, так как ждала, что когда немцев прогонят, то я снова смогу учиться. В этом разбитом доме с сараями, которые все же остались, мы и расположились.

Звали его Дубинин Фома, дом его находился по улице Чапаева, 29. Немцы сюда почти не заходили, и было относительно спокойно. Часть немецкая стояла несколько в стороне, только высокий забор был виден.

Наступали холода уже, осень. Дядя Фома сказал отцу, что как-то надо отремонтировать хотя бы кусочек дома, чтобы мы могли перезимовать, и начал подготовку. У него было много всякого материала, человек он был хозяйственный и запасливый. Вот только кровельного железа у него не было, но так как вокруг было много брошенных разбитых домов, то он собирался с их помощью решить проблему. Он уходил куда-то, затем возвращался с кусочками железа и складывал их в сарай.

Однажды он ушел и долго не возвращался. Мне было очень тревожно, я думала, а вдруг его убили немцы. Но пришла женщина и сказала: «Идите скорей! Я видела, что на Историческом бульваре лежит Фома в траве, а рядом с ним – лист железа». Отец с матерью побежали туда, принесли Фому на носилках, он был без сознания. Мать стала его лечить чем-то. Отец искал врача, но не нашел. Фома пришел в себя и рассказал, что он упал из-за этого самого куска. Мы его лечили, и ему становилось лучше. Через неделю он уже встал, но сделался какой-то прямой и малоподвижный, и однажды ночью он умер от столбняка.

Все мы были убиты этим новым горем. Что теперь делать? Куда идти? Похоронили мы его. Соседи сказали отцу: «Куда же вы пойдете с детьми? Оставайтесь тут, а мы вам поможем как-нибудь отремонтировать кусочек дома». Мы и остались – ведь идти было некуда, все разбито. Начали потихоньку разбирать камни и строить жилище, чтобы перезимовать. Я все так же ходила за водой, брала ее в колодце под горой. Мама пекла лепешки из муки, которая у нее еще оставалась, и давала нам по кусочку, варила какую-то похлебку.