Array Коллектив авторов - Дети войны. Народная книга памяти

В 1944 году, как только мы услышали об освобождении Севастополя, сразу приехали в надежде увидеть папу. Но получили похоронку, что он пропал без вести в мае 1944 года. Это, наверно, случилось за день-два до освобождения города, ведь воевал он в 51-й армии. Той самой, что и освобождала город.

Коренная жительница города в нескольких поколениях. Мать – домохозяйка Суркова Агрепина Андреевна, отец – Матвеев Андрей Константинович – работал в пожарной охране Севастополя.

Я родилась в многодетной семье – у родителей было три сына и две дочери, жили в доме на горе Матюшенко. Ранним утром 22 июня 1941 года я проснулась от разговоров и ходьбы по квартире. Отец взял рюкзак, поцеловал меня и спящую сестру и ушел. Мама схватила медицинскую сумку, носилки и выбежала на улицу. Так было и раньше, мы решили, что начались учения. Жили мы на улице Карла Маркса, 41. Мы со средним братом – ему было 16 лет – побежали вслед за мамой. Слышались взрывы, с каким-то завыванием спускались маленькие парашютики. Одни взрывались, другие разбрасывали листовки.

Мне из марли сшили пачку, и я танцевала польку. Раненые тепло принимали нас.

Вскоре вернулась мама, затем отец, и мы впервые услышали слово «война». Отец собрался и ушел на сборный пункт. На следующий день мы ходили с ним прощаться, он уходил на войну. Папа был распределен в танковые войска и погиб при обороне Перекопа.

В первые дни войны наблюдалась растерянность. Мама взяла на руки сестру (ей был один год), через плечо перину, мне дала свой портфель с документами и горшок для сестры, и мы пошли в бомбоубежище, которое находилось в овраге за Панорамой. Там было очень сыро, протекал ручей, спали прямо на земле. Там мы находились недолго. Началась эвакуация. Маму отправляют с яслями (где были дети рабочих завода) в деревню Шули.

Когда немцы начали наступление на Севастополь, нас всех перевезли в инкерманские штольни. Там мама руководила яслями-садом, а в конце обороны еще и детским домом. Из простыней были сделаны перегородки, которые создавали подобие комнат. Младшие были отгорожены от старших, больные от здоровых.

Мы, старшие дети, выступали перед ранеными: читали стихи, пели песни и танцевали. Даже в такое трудное время, когда нельзя было выйти на улицу, наш народ не падал духом и стремился поднять дух выздоравливающим. Мне из марли сшили пачку, и я танцевала польку. Раненые тепло принимали нас.

На всю жизнь в памяти остался один солнечный день. Было затишье, красноармейцы с бидонами и ведрами пошли к Черной речке за водой, а кто мог передвигаться – вышли на воздух и расположились вдоль выхода.

Я была с мамой, после перенесенного ревматизма только начала ходить. Неожиданно налетели немецкие самолеты, небо стало черным, началась бомбежка, творилось что-то страшное, свистели и рвались бомбы. Кругом лежали раненые и убитые, мама рвала свой халат и перевязывала их. Воды не удалось принести. В штольне нам готовили манную кашу на шампанском – его выдавали из-за нехватки воды. Видимо, после этого я лет пятьдесят не могла есть манную кашу.

Неожиданно налетели немецкие самолеты, небо стало черным, началась бомбежка, творилось что-то страшное, свистели и рвались бомбы.

Кругом лежали раненые и убитые, мама рвала свой халат и перевязывала их.

Немцы подходили к городу, надо было уничтожить все боеприпасы, которые находились в штольне напротив. По нашей штольне ходили красноармейцы и предупреждали всех, кто мог передвигаться, чтобы они покинули штольню. Маме дали грузовик, на дно положили матрацы, посадили тринадцать детей, оставшихся без родителей, нас с мамой и работников яслей-сада вместе с их детьми. Дорогу страшно бомбило, снаряды падали то впереди, то сзади. Мы ехали по горящему Лабораторному шоссе, горел вокзал, въехали в пылающий Севастополь.

В бомбоубежище дома, где сейчас бар «Меркурий», нас не приняли, так как оно было переполнено. Затем нас подвезли к бане, во дворе которой находилось другое бомбоубежище.

За мамой ночью пришел матрос с подводной лодки, но мама не могла оставить детдомовских детей. Так мы остались в осажденном Севастополе.

Утром немцы вошли в город. Цокот их сапог до сих пор стоит в ушах. Было очень страшно. Мама обратилась ко всем, кто находился в бомбоубежище, – взять детей, потерявших родителей. Детей разобрали, а мы с мамой пошли на Костомаровскую, дом 6, где до войны в доме сватов жила наша бабушка, которая с началом войны была эвакуирована на Кавказ. Мы находились там до освобождения Севастополя.

Слухи быстро распространялись, передавали, что по улице Восставших ведут военнопленных. Мама сразу побежала туда. Двигался нескончаемый поток раненых, усталых, раздетых до пояса или, наоборот – в тельняшках – защитников города.

Среди военнопленных мама узнала своего старшего брата – Матвеева Александра Андреевича, политрука Черноморского флота. Она закричала: «Саша!» и потеряла сознание. Из колонны удалось выскользнуть девушке, которая подхватила маму и отвела в сторону. Придя в сознание, мама привела ее на Костомаровскую. Звали ее Наташа, у нее было множество ран. Когда раны зажили у нее, она исчезла. После окончания войны она разыскала маму, мы жили тогда уже на Новороссийской улице.

На месте городской тюрьмы немцы разместили лагерь военнопленных. Мама каждый день ходила к тюрьме, носила воду, еду, надеялась найти отца, брата, сыновей. Через колючую проволоку она познакомилась с Наташей Величко, в записках которой сообщалась ФИО военнопленного, которого мама выдавала за мужа. Этого человека выдавали маме, она отводила его домой. И так из раза в раз.

В доме на Костомаровской спасенные раненые вырыли из нашей квартиры проход в подвал следующего дома, который выходил в разрушенный соседний двор. Вскоре там собралось много наших бойцов. Все укрытые в нашей квартире бойцы затем переправлялись в лес через Наташу Величко. Через нее мама получала листовки, которые ночью расклеивала на домах. Приносила листовки я. Мне было семь-восемь лет, я была маленького роста, никто не обращал на меня внимания. Через горки разрушенного города я приходила к дому за банком, где находилась военнопленная Наташа Величко. Стучала в окно комнаты полуподвального помещения, иногда оно было открыто. Наташа уже ждала меня, передавала мне плетеную корзинку с едой, на дне которой находились листовки. Я была предупреждена, если будут обыскивать, то сказать, что нашла. В это, правда, никто бы не поверил.

Мама получала листовки, которые ночью расклеивала на домах. Приносила листовки я. Мне было семь-восемь лет, я была маленького роста, никто не обращал на меня внимания.