Ричард Докинз - Слепой часовщик. Как эволюция доказывает отсутствие замысла во Вселенной

Последний общий предок людей и шимпанзе жил, судя по всему, около 5 млн лет назад [11] Современные датировки дают оценку в 6 млн лет. — Прим. науч. ред. , то есть определенно позже, чем общий предок шимпанзе и орангутанов и, вероятно, на 30 млн лет позже общего предка шимпанзе и всех прочих обезьян. Более 99 % генов у нас с шимпанзе идентичны. Если бы на каком-нибудь забытом острове вдруг обнаружилась сохранившаяся промежуточная форма, восходящая к общему предку шимпанзе и человека, то можно не сомневаться: наши законы и нравственные нормы подверглись бы тяжелому испытанию — особенно если бы на каком-либо участке имеющегося спектра форм сохранилась возможность для скрещивания между разновидностями. Пришлось бы либо даровать права человека всем представителям спектра (избирательное право для шимпанзе!), либо разработать сложную систему апартеида с дискриминирующими законами, где суды разбирали бы вопрос, считать того или иного индивидуума “юридически шимпанзе” или “юридически человеком”, а родители беспокоились, как бы их дочь не вышла замуж за одного из “этих”. Наш мир, как я подозреваю, достаточно хорошо изучен, чтобы человечество могло не бояться такого заслуженного наказания. Но каждому, кто считает, будто человеческие “права” — это что-то очевидное и само собой разумеющееся, стоит задуматься о той случайной удаче, какой оказалось для нас отсутствие смазывающих четкую картину промежуточных форм. Впрочем, возможно, что, если бы шимпанзе были открыты сегодня, они показались бы нам промежуточной формой и создали бы затруднения.

Те, кто читал предыдущую главу, могут заметить, что вся эта аргументация насчет того, что категории не будут размытыми только в том случае, если классификация ограничится современными животными, основана на допущении, что эволюция не прерывиста, а идет с постоянной скоростью. Чем более плавным, постепенным представляется нам ход эволюции, тем более безнадежной нам должна казаться сама возможность применять такие понятия, как “птица” и “нептица”, “человек” и “нечеловек” по отношению ко всем когда-либо жившим животным. А крайний сальтационист, напротив, мог бы считать, что на свете действительно существовал самый первый человек, чей мутантный мозг был вдвое больше как мозга его отца, так и мозга его брата-шимпанзе.

Как мы видели, сторонники теории прерывистого равновесия в большинстве своем не являются истинными сальтационистами. Тем не менее проблема неопределенности названий поневоле должна быть для них менее затруднительной, чем для тех, кто придерживается не столь радикальных взглядов на эволюцию. Если бы буквально каждое животное сохранялось в ископаемом виде, тогда проблема с наименованиями категорий встала бы даже перед пунктуалистами, ведь на самом-то деле они градуалисты, стоит только как следует разобраться. Однако, поскольку они исходят из того предположения, что вероятность найти ископаемые свидетельства кратких переходных периодов чрезвычайно мала, а ископаемые, оставшиеся от долгих периодов стазиса, напротив, обнаруживаются относительно легко, “проблема названий” все же не должна стоять перед пунктуалистами так остро, как перед теми, кто не считает эволюцию прерывистой.

Именно по этой причине пунктуалисты, особенно Найлз Элдридж, придают большое значение тому, чтобы считать понятие “вид” реальной “сущностью”. Для того, кто не является пунктуалистом, это понятие поддается определению лишь постольку, поскольку неудобных промежуточных форм более не существует. Если крайний антипунктуалист посмотрит со своей точки зрения на всю эволюционную историю в целом, то он вообще не увидит там никаких обособленных “видов”, один только смазанный континуум. По его мнению, у вида не может быть четко определяемого начала и только иногда бывает четко определяемый конец (вымирание); зачастую же вид не пресекается, а потихоньку превращается в новый. Зато пунктуалисту все представляется так, будто каждый вид возникает в определенный момент времени (строго говоря, имеется переходный период, длящийся несколько десятков тысяч лет, но по геологическим меркам это недолго). Более того, он считает, что у видов должно быть и четкое (ну или по крайней мере скоротечное) завершение, а не постепенный переход в другой вид. Поскольку с пунктуалистской точки зрения почти вся жизнь вида проходит в неизменном состоянии стазиса и поскольку у видов имеются обособленные начало и конец, то для пунктуалиста правомерно говорить об определенной и поддающейся измерению “продолжительности жизни” вида. А с непунктуалистской точки зрения понятие “продолжительность жизни” к видам, в отличие от индивидуальных организмов, применяться не может. Для крайнего пунктуалиста слово “вид” означает нечто реально существующее и вполне достойное иметь свое собственное название. А для крайнего антипунктуалиста “вид” — это произвольно выбранный участок непрерывно текущей реки, и нет никаких особых оснований считать какую-либо точку его началом или концом.

В написанной с пунктуалистских позиций книге по эволюционной истории некоей группы животных — например, по истории лошадей за последние 30 млн лет — действующими лицами вполне могут быть не индивидуальные организмы, а виды, поскольку с точки зрения автора-пунктуалиста вид является реально существующим “объектом”, который обладает выраженной индивидуальностью. Виды будут внезапно выходить на сцену и внезапно исчезать, уступая место видам-преемникам. Это будет история династии видов, поочередно сменяющих друг друга. Но если ту же самую историю будет писать антипунктуалист, то он будет употреблять видовые названия исключительно ради некоего смутного удобства. Рассматривая шкалу времен по всей ее длине, он перестает различать виды как обособленные единицы. Настоящими героями драмы в книге этого второго автора будут отдельные животные внутри меняющихся популяций. Особи будут уступать место новым особям, а не виды — новым видам. Так что вряд ли стоит удивляться, что пунктуалисты склонны верить в существование своеобразного естественного отбора на видовом уровне, аналогичного традиционному дарвиновскому отбору, действующему на уровне индивидуальных организмов. А антипунктуалисты, напротив, скорее всего, будут рассматривать действие естественного отбора на уровне особи, но не выше. Идея “межвидового отбора” меньше придется им по вкусу, поскольку они не воспринимают виды как нечто обособленно существующее в геологических временны´х масштабах.

Подошел удачный момент, чтобы коснуться гипотезы межвидового отбора — темы, фактически оставшейся нам в наследство от предыдущей главы. Я не стану уделять ей много времени — мои сомнения насчет способности межвидового отбора играть значимую роль в эволюции подробно разъяснены в “Расширенном фенотипе”. Подавляющее большинство когда-либо существовавших видов вымерли — это бесспорно. Справедливо и то, что интенсивность возникновения новых видов по меньшей мере компенсирует вымирание, благодаря чему мы имеем некий “видофонд”, состав которого постоянно меняется. Неслучайное попадание видов в этот “фонд” и неслучайное выбывание их оттуда теоретически могли бы в самом деле дать начало своеобразному естественному отбору высшего порядка. Также вполне возможно, что какие-то характерные особенности видов оказывают влияние на вероятность их вымирания и на их способность давать начало новым видам. Те виды, что уже существуют, должны быть склонны к обладанию такими качествами, которые позволили им, прежде всего, вообще возникнуть — “видообразоваться”, — равно как и такими, которые не дают им вымереть. При желании это можно назвать разновидностью естественного отбора, хотя я подозреваю, что отбор этот скорее одноступенчатый, нежели накапливающий. Единственное, в чем я здесь сомневаюсь, — это то, что отбор такого рода может быть хоть сколько-нибудь важен для понимания эволюционных процессов.