Ричард Докинз - Слепой часовщик. Как эволюция доказывает отсутствие замысла во Вселенной

Химики не знают ответа на этот вопрос. Большинство современных химиков, вероятно, сказали бы, что по меркам человеческой жизни ждать пришлось бы долго, но, возможно, не так уж и долго, если судить по космологическим меркам. Исходя из геологической истории нашей планеты можно предположить, что потребуется где-то миллиард лет — или, как сейчас стало принято говорить, один эон, — приблизительно столько времени прошло между возникновением Земли 4,5 млрд лет назад и появлением первых ископаемых организмов. Однако прелесть нашего аргумента “от числа планет” состоит в том, что даже если химик скажет нам, что потребуется “чудо”, которого придется ждать миллиард миллиардов лет — намного дольше, чем существует Вселенная, — то и такой вердикт ничуть не смутит нас. Ведь вполне возможно, что на свете больше миллиарда миллиардов подходящих планет. Если каждая из них существует так же долго, как и Земля, значит, мы располагаем миллиардом миллиардов миллиардов плането-лет. Этого более чем достаточно! При помощи простого умножения чудо превращается в практическую возможность.

Во всей этой аргументации скрыто одно допущение. То есть на самом деле их там множество, но мне бы хотелось поговорить конкретно об одном. Оно состоит в том, что если только жизнь (то есть репликаторы и накапливающий отбор) в принципе возникает, то она всегда доходит до той точки, когда у созданий, порожденных ею, оказывается достаточно интеллекта, чтобы рассуждать о собственном происхождении. В противном случае рассчитанная нами допустимая доля случайности должна будет закономерно уменьшиться. А если точнее, минимальная вероятность зарождения жизни на отдельно взятой планете будет составлять единицу к общему числу всех имеющихся во Вселенной подходящих планет, поделенному на вероятность того, что жизнь, начавшись, приведет к возникновению разума, способного задаваться вопросами о том, как он возник.

Тот факт, что наличие “разума, способного задаваться вопросами о том, как он возник” имеет какое-то отношение к делу, может показаться несколько странным. Чтобы понять, почему это действительно важно, давайте пойдем от противного. Представьте себе, будто возникновение жизни — событие вполне возможное, а вот последующая эволюция интеллекта крайне маловероятна и требует необычайного везения. Пускай возникновение разума будет настолько невероятным событием, что произошло оно лишь на одной планете во Вселенной, хотя жизнь при этом возникла на многих. А зная, что мы достаточно умны для того, чтобы обсуждать данную тему, мы знаем и то, что в таком случае этой единственной планетой должна быть Земля. Теперь давайте предположим, что и возникновение жизни, и возникновение разума — события чрезвычайно маловероятные. Тогда вероятность появления такой планеты, как Земля, которой повезло дважды, будет равна произведению двух малых вероятностей, то есть еще намного меньше, чем каждая из них в отдельности.

Это как если бы на создание теории о нашем возникновении нам была выделена некая порция постулируемой удачи. Максимальный размер этой порции соответствует числу подходящих планет во Вселенной. Имея эту отпущенную нам порцию случайности, мы можем “тратить” ее в ходе своих рассуждений как некий ограниченный ресурс. Если мы израсходуем почти всю отведенную нам дозу на зарождение жизни как таковой, тогда в последующих разделах своей теории, касающихся, к примеру, эволюции мозга и интеллекта, мы будем вправе допустить только очень малую долю случайности. Если же на теорию о возникновении жизни мы потратим не все, тогда у нас останется кое-что и для теорий о дальнейшей эволюции, которая шла уже после того, как накапливающий отбор взялся за дело. Если же мы хотим бóльшую часть выделенной нам удачи израсходовать на теорию о происхождении разума, тогда на теорию о возникновении жизни у нас мало что останется: нам придется придумывать какую-то такую теорию, в которой зарождение жизни будет событием практически неизбежным. Ну а если для обоих этих этапов нашей теории потребуется меньше случайности, чем нам позволено допустить, тогда мы можем найти излишкам иное применение и предположить существование жизни где-нибудь еще во Вселенной.

Мое субъективное ощущение таково, что, стоит лишь накапливающему отбору заработать как следует, дальше — для последующей эволюции жизни и интеллекта — нам потребуется относительно малая доля удачи. Накапливающий отбор, если он уже начался, представляется мне силой достаточно могущественной, чтобы возникновение разумной жизни стало если не неизбежным, то очень вероятным. Это означает, что мы можем, если захотим, практически всю отведенную нам порцию допускаемого везения потратить одним махом — на теорию о зарождении на планете жизни. Следовательно, шансы, которые имеются в нашем распоряжении, если мы только захотим ими воспользоваться, составляют 1 к 100 миллиардам миллиардов (или к любому другому количеству подходящих планет, сколько их есть по нашему мнению). Это максимальное количество случайности, какое мы вправе использовать в своей теории. Допустим, к примеру, мы решим предположить, будто жизнь зародилась вследствие спонтанного случайного возникновения ДНК и всех необходимых для ее репликации белковых механизмов. Что ж, сколь бы экстравагантной ни была эта теория, мы можем позволить себе подобную роскошь при условии, что шансы такого шального совпадения хоть сколько-нибудь больше, чем единица к 100 миллиардам миллиардов.

Может показаться, что это щедро. Вполне возможно, что данного допущения с запасом хватит на спонтанное возникновение ДНК или РНК. Но этого и близко не достаточно для того, чтобы мы могли совершенно обойтись без накапливающего отбора в своих теориях. Шансы на формирование хорошо соответствующего своим целям организма, который может летать как стриж, или плавать как дельфин, или видеть как орел путем чистой удачи — одноступенчатого отбора, — неизмеримо меньше, чем единица к числу не то что планет, но атомов во всей Вселенной! Нет, сомневаться не приходится, в наших объяснениях живой природы нам никуда не деться от изрядной доли накапливающего отбора.

Но, хотя в своих теориях о происхождении жизни мы и имеем полное право распоряжаться огромным количеством везения — возможно, порядка единицы к 100 миллиардам миллиардов, — подозреваю, что на самом деле нам понадобится всего лишь крохотный кусочек от этой причитающейся нам порции. Зарождение жизни на отдельно взятой планете может быть событием действительно крайне маловероятным как с точки зрения нашей повседневной жизни, так и по меркам химической лаборатории и все же при этом достаточно вероятным, чтобы случиться не единожды, но многократно в различных уголках Вселенной. Давайте оставим наши статистические аргументы, основывающиеся на общем числе планет, на крайний случай. В конце этой главы я приду к парадоксальному выводу, что, возможно, необходимо , чтобы та теория, которую мы ищем, казалась неправдоподобной и даже сверхъестественной с позиции наших субъективных умозаключений (учитывая то, каким образом мы эти умозаключения делаем). Но тем не менее по-прежнему имеет смысл попробовать поискать теорию происхождения жизни с наименьшим уровнем невероятности. Раз теория спонтанного возникновения ДНК вместе со всем своим копировальным аппаратом столь немыслима, что вынуждает нас считать жизнь явлением крайне редким, а возможно, даже и уникальным, характерным только для Земли, значит, первым делом стоит попытаться найти более правдоподобную теорию. Так что же, можем мы поспекулировать насчет более-менее вероятных возможностей, которые могли бы положить начало процессу накапливающего отбора?