Ричард Докинз - Слепой часовщик. Как эволюция доказывает отсутствие замысла во Вселенной

Во-вторых, обстоятельства не всегда располагают к сотрудничеству. В своем движении сквозь геологические эпохи гены могут оказываться и в таких условиях, которые благоприятствуют антагонизму. В основном, хотя и не только, это относится к генам организмов, принадлежащих к разным видам. Особенность различных видов состоит в том, что их гены не перемешиваются, поскольку их представители не спариваются друг с другом. Когда благодаря отбору генов внутри одного вида формируется такая окружающая среда, которая стимулирует процесс отбора генов у другого вида, результатом нередко оказывается эволюционная гонка вооружений. Любое генетическое усовершенствование, появившееся у одной из сторон этой гонки (скажем, у хищников), видоизменяет окружающие условия, запуская естественный отбор среди генов другой стороны (добычи). В основном именно такие гонки вооружений придают эволюции столь отчетливо прогрессивный характер, совершенствуя беговые качества, способность к полету, остроту зрения, тонкость слуха и т. п. Эти гонки вооружений не длятся бесконечно, а со временем стабилизируются — например, когда дальнейшие улучшения становятся для конкретных животных слишком накладными.

Эта глава была непростой, однако включить ее в книгу было необходимо. Иначе мы остались бы с ощущением, что естественный отбор — процесс исключительно деструктивный, ну или в лучшем случае “подчищающий”. Здесь же мы рассмотрели два способа, с помощью которых естественный отбор может превращаться в созидательную силу. Один из этих способов связан с сотрудничеством генов в рамках одного биологического вида. Наша главная посылка остается прежней: гены — это “эгоистичные” объекты, стремящиеся к своему собственному распространению в генофонде вида. Но в связи с тем, что окружение гена в значительнейшей степени состоит из других генов, также подверженных действию отбора в том же самом генофонде, в выигрыше окажутся гены, способные кооперироваться с другими генами своего генофонда. Вот почему возникли огромные организмы, состоящие из клеток, слаженно работающих для достижения общих целей. Вот почему репликаторы располагаются внутри этих организмов, а не борются друг с другом, как в прежние времена, барахтаясь в первичном бульоне.

Живые организмы смогли выработать у себя такие свойства, как целостность и согласованность, благодаря тому что отбор генов происходит в среде, создаваемой другими генами в пределах того же самого вида . Но в формирование этой среды также вносят свой вклад и гены других видов, что приводит к развертыванию гонки вооружений. А гонка вооружений — это еще одна мощная сила, движущая эволюцию в направлении того, что мы воспринимаем как “передовые”, сложные “изобретения”. Гонки вооружений обладают свойством, которое ощущается как некая “необузданность”. Их стремительный галоп в будущее выглядит, с одной стороны, бесцельным и тщетным, а с другой, напротив, кажется прогрессивным и приводит нас, наблюдателей, в нескончаемое восхищение. В следующей главе мы рассмотрим особый, и довольно специфический, тип взрывной, необузданной эволюции — то, что Дарвин называл половым отбором.

Человеческий разум — заядлый любитель аналогий. Нас непреодолимо тянет видеть смысл в незначительных сходствах между совершенно разными явлениями. В Панаме я почти целый день провел, наблюдая за дракой двух огромных колоний муравьев-листорезов, и, глядя на усеянное оторванными конечностями поле брани, невольно вспоминал виденные мною фотографии битвы при Ипре. Мне почти что слышалось грохотание пушек и мерещился запах дыма. Вскоре после выхода моей первой книги “Эгоистичный ген” ко мне независимо друг от друга обратились два священника, оба пришедшие к одной и той же аналогии между изложенными в этой книге идеями и доктриной первородного греха. Дарвин применял понятие “эволюция” исключительно к изменениям формы тела живых организмов на протяжении бессчетного числа поколений. А его последователи испытывали искушение видеть эволюцию во всем: в преобразованиях вселенной, в сменяющих друг друга “ступенях” развития человеческой цивилизации, в моде на длинные и короткие юбки. Порой такие аналогии бывают необычайно плодотворны, но они могут завести слишком далеко. Кроме того, можно чересчур увлечься аналогией настолько несущественной, что она будет не просто бесполезна, но и откровенно вредна. Я уже привык регулярно получать письма от всяких чудаков и знаю, что один из признаков пустого чудачества — чрезмерное увлечение аналогиями.

Впрочем, некоторые из величайших научных достижений появились благодаря тому, что кто-то умный заметил сходство между уже известным предметом и чем-то пока еще плохо изученным. Главное — удерживать равновесие между излишней неразборчивостью в проведении параллелей, с одной стороны, и полной слепотой по отношению к продуктивным аналогиям — с другой. Успешный ученый и несущий околесицу чудак отличаются друг от друга качеством того, что их вдохновляет. Но я подозреваю, что в действительности это означает разницу в умении не столько замечать аналогии, сколько отвергать дурацкие аналогии и развивать полезные. Давайте оставим без внимания только что возникшую аналогию — дурацкую или плодотворную, но уж точно не оригинальную — между научным прогрессом и эволюцией путем дарвиновского отбора и перейдем сразу к тому, что имеет отношение к теме этой главы. Я намереваюсь рассмотреть две взаимосвязанные аналогии, которые кажутся мне захватывающими, но при неосторожном обращении могут завести нас слишком далеко. Первая — это аналогия между разнообразными процессами, которые объединяет сходство со взрывами. А вторая — аналогия между истинной дарвиновской эволюцией и тем, что называют эволюцией культуры. По моему мнению, обе эти аналогии могут оказаться продуктивными — иначе, очевидно, я не стал бы посвящать им целую главу. Однако читатель предупрежден.

Интересующее нас свойство взрывов — это то, что инженеры называют “положительной обратной связью”. Понять, что это за штука, проще всего в сравнении с ее противоположностью — отрицательной обратной связью. Отрицательная обратная связь лежит в основе большинства систем автоматического контроля и регуляции. Одним из самых наглядных и широко известных ее образцов может послужить уаттовский регулятор подачи пара. Чтобы двигатель был пригодным в использовании, он должен обеспечивать постоянную скорость вращения — ту самую, которая необходима для совершаемой работы, будь то молотьба, ткачество, накачка воды насосом или что угодно еще. До Уатта существовала трудность: скорость вращения зависела от давления пара. Подогрейте котел, и тем самым вы ускорите двигатель — не слишком удобно для мельницы или ткацкого станка, требующих единообразной работы привода для своих механизмов. Регулятор, изобретенный Уаттом, — это клапан, автоматически контролирующий подачу пара к поршню.