Array Сборник статей - Неизвестная война. Правда о Первой мировой. Часть 1

Характерно, что объясняя желание русского офицерства оставаться в «большевизии» (термин, придуманный Гинсом) и служить в Красной Армии, Гинс говорит об его враждебном отношении к союзникам, которые «казались многим не друзьями, а врагами России», и тяготении к Германии как к стране «обиженной и способной на более искренний и тесный союз в Россией…» [22]Совершенно не случайно в знаменитых «Очерках русской смуты» А. И. Деникина возникает и нелицеприятный отзыв о французской политике, и особое отношение к представлениям «французских государственных людей» о русской политике, которая «мыслилась только в свете прогерманских или профранцузских аспираций» [23].

Мотивации большевиков и левых эсеров как главных могильщиков наследия царизма и побудителей рывка из отсталости к уровню ушедшей далеко вперед Европы посвящает центральную главу своей последней книги Эрик Хобсбаум (глава 2. Мировая революция). Радикализм экономических лозунгов и внеисторической утопичности большевиков вырастал из стихии антивоенного бунта и фетишизации идеи управляемости обществом и прежде всего экономикой, коллективной волей и разумом [24]. К истории и теории вопроса прямое отношение имели и рассуждения Питирима Сорокина, высказанные им задолго до Хобсбаума и других левых интеллектуалов в брошюре 1923 года. «Современное состояние России» [25], где он говорил об этатизации – коммунизации (или огосударствлении) как прямом и неизбежном следствии войны, голода и разрухи. Вообще процесс огосударствления, вынужденной централизации и перехода к регулируемой экономике принимал в воюющих странах широко распространенный характер. И ярче и полнее всего он проявил себя в Германии, в кайзеровском «военном социализме». Большевистские же новаторы, не страдавшие властебоязнью, с их максимализмом, как считал тот же П. Сорокин, лишь «гениально примазались» к историческому процессу, придав ему сумасшедшее ускорение [26].

Воспетый большевиками культ силы (если не считать нюансов) был присущ России и Германии, Англии и США, большевикам и меньшевикам, вильсонистам и республиканским оппозиционерам в Конгрессе США, членам Пангерманской лиги и Христианско-социальной рабочей партии Штеккера в Германии. В защиту идеи создания механизма, регулирующего всю хозяйственную жизнь, насильственно насаждающего дисциплину и порядок на фронте и в тылу выступил в июле 1917 году. И. Г. Церетели, вождь меньшевиков. Просто гимном репрессиям, «которые, – говорил он, – мы считали похороненными навсегда» стала его речь на пленарном заседании ВЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов и исполкома Всероссийского совета крестьянских депутатов. «Мерами репрессий и даже применением смертной казни, – говорил он, – должны мы спасать страну и революцию и наносить удары очень близко от демократических организаций революции» [27]. Тем не менее, это не мешало Церетели и другим в традициях всегдашнего российского раскола обвинять большевиков в экстремизме и терроризме, в нереалистичности и пустозвонстве.

Однако пространство времени, очерченное завершающей фазой Великой войны и ее прямыми последствиями, вместило самые благоприятные условия для приближения «светлого будущего» в реальном и мифологизированном виде.

Существуют в мировой истории такие события, которые иначе как «зловещим предупреждением» назвать нельзя. К ним можно в полной мере отнести Гулльский инцидент , случившийся в Северном море в полночь на 9 (22) октября 1904 года. Сейчас уже мало кто помнит, что тогда возникла взрывоопасная ситуация, которая могла еще в самом начале XX века привести к мировой войне и стала для русской эскадры роковым предзнаменованием конца, своего рода предупреждением свыше.

В районе так называемой Доггер-банки , неподалеку от Гулля, британские рыболовные суда подверглись обстрелу со стороны русских военных кораблей Второй Тихоокеанской эскадры, образованной 17 апреля 1904 года и состоявшей из разнородного отряда военно-морских судов.

Русско-Японская война была в самом разгаре, Первая Тихоокеанская эскадра терпела поражение, и наспех сформированную Вторую эскадру направили на Дальний Восток в помощь защитникам Порт-Артура.

Ядром эскадры стали семь броненосцев: четыре новых («Аврора», «Жемчуг», «Изумруд», «Олег»), два старых («Дмитрий Донской», «Светлана») и вооруженная яхта «Алмаз», практически не имевшая бронированного покрытия. Русские броненосцы шли в сопровождении девяти эскадренных миноносцев [28], восьми крейсеров и группы вспомогательных кораблей.

Вступая в войну, Россия переоценила свои силы, и трагическим результатом этого просчета стали потери русских возле Порт-Артура в первые два месяца войны. Занимавшая самую большую территорию на континенте империя имела три флота – Черноморский, Балтийский и Дальневосточный, однако в 1904 году обладала плохо оснащенной и мало обученной армией. Ее флот находился на третьем месте по величине. Ведущими морскими державами были Великобритания, Франция и Германия. Итальянцы имели небольшой флот, преимуществами которого считались техническое оснащение и эстетика оформления. Такие эксперименты с архитектурными излишествами стали бедой французского флота, лишившегося части кораблей, которые затонули из-за неудобных конструкций. США же в начале века больше уделяли внимание собственным прибрежным границам и в общую конкуренцию не вмешивались. Япония, наоборот, выросла как морская держава, тем более что ее техническим оснащением и обучением ее морских офицеров занимались англичане.

Три флота России, расположенные далеко друг от друга, уже создавали проблему для общей координации действий, но при этом каждый из трех имел свои внутренние трудности развития и обучения. Черноморский флот казался наиболее подходящим для проведения военных маневров в теплом климате, но был не слишком мобилен из-за связывавших его международных договоров и обязательств. Балтийский флот находился на севере и большую часть года простаивал из-за скованных льдом пространств, что лишало его необходимой подготовки. Однако именно Балтийский флот, база которого находилась в Кронштадте, стал источником подкрепления для сражавшихся на Востоке моряков.

Предстояло решить поистине фантастическую задачу: для укрепления терпящего бедствия Дальневосточного флота перебросить российские корабли на другую половину земного шара – то есть преодолеть расстояние в 18 тысяч миль. И сделать это следовало осенью, до наступления холодов.