Михаил Веллер - Что к чему

Ближе к родной почве, говорите?

Что делали дружинники князей-рюриковичей? Грабили «по чину» местное население. Положенную долю отдай начальству, что-то – оставь смердам на прожитье и хозяйство, а в этом «валютном коридоре» – хватай добро и суй в мешки.

«Как терпел Петр ворюгу Алексашку?» Вот уж дурацкий вопрос. Алексашка дело царю делал – и с того дела сам кормился. Урывал много? Так ведь и исполнитель хороший и преданный.

О, как гомерически воровали екатерининские вельможи! Вот уж это были настоящие олигархи… Но – они с роста державы кормились, с расширения пределов, с хода реформ, с укрепления власти.

То есть. Мы к чему все гнем. Есть род особо крупного воровства, когда для него надобно работать на рост и крепость государства. Э?

Польза вора и польза государства ложатся в один ветер – понятно ли? Чтобы накрасть и обогатиться – надо совершать действия, одновременно полезные и государству: стране и людишкам.

Погнал войско в Таврию, завоевал, захватил в свой обоз золота и драгоценностей несметно, рабов продал тайно и подло на свой карман, земель от императрицы получил в жалованье немерено – озолотился магнат! Но и царева казна государственные вопросы решает, и крестьяне запашку на целине делают, и враги людишек по шляхам не воруют, и зодчие-итальянцы приезжают за это золото державу твою украшать. Вор! Но в итоге пользу приносит! (А лиши его возможности воровать – хрен честно служить станет, все равно чего-то сопрет. А казни и поставь честного – с того пользы много меньше будет.)

Нищий генерал Бонапарт вернулся из Италии мультибогачом – так он же весь французский бюджет золотом наполнил!

А вот Генрих Шлиман, военный поставщик действующей Крымской армии, гнал сотоварищам артиллериста Толстого гнилые сапоги, тухлую жратву и расползающееся обмундирование. Россия проиграла войну – зато Шлиман, прежний нищий немецкий мальчик из многодетной семьи, озолотился и на эти деньги раскопал Трою. Что мало утешило Россию.

О, каков был бы фундаментальный и захватывающий труд – «Государство и воровство». Ибо с точки зрения честности наш вид может быть назван «человек ворующий».

Но эволюция взаимоотношений вора с государством складывается примерно так. Сначала у группы веселых ребят ничего нет – и надо обокрасть чужих. И договориться о понятиях промеж собой, чтоб не крысятничать промеж своих. Вот государство и началось.

Потом мы многих приспосабливаем работать на себя, на команду и систему – и обкрадываем потихоньку, но им, нижним, воровать не разрешаем.

А вот когда мы создали могучее, огромное, богатое государство – мы начинаем раскрадывать его. Ибо это самое логичное, простое и легкое. Ну само же просится!

Пока государство молодое, слабое, начинающееся, на подъеме – складывается позитивная и патриотичная государственная мораль. (А иные государства не поднялись, не окрепли, не выжили.) Пахать! Защищать! Жертвовать! Не воровать! То есть: воровать будут, но грех понимают и идеал имеют, и образ бескорыстного героя лелеют в душах.

Когда все завоевано, построено, создано и организовано, то встает вопрос: «А чего ради не воровать?» И энергичная верхушка всю свою деятельность реально, системно, направляет на расхищение государства. Спарта. Вавилония. Рим. Византия. Россия?

Я позволю себе выразить ту крамольную и даже наивную мысль, что сегодняшняя социология находится гораздо дальше от истины, нежели социология сто лет назад. Мне представляется, что после I Мировой войны пошел регресс социологии. Политическое противостояние ведущих держав мира, ожесточенная идеологическая борьба, подчинявшая истину патриотизму и государственным интересам, – это никак не способствовало честному и непредвзятому (а иное невозможно) развитию общественных наук. И социологии в первую очередь.

Вначале, по Версальскому Договору, была жестоко и цинично ограблена Германия. Унижена и поставлена на колени. Австро-Венгрия распалась на составные части, но когда австрийцы, то есть фактически те же немцы, пожелали соединиться с немцами Германии, им было в этом отказано «мировым сообществом». То есть: право наций на самоопределение было признано за всеми, кроме немцев. Ну, чтоб Германия не могла опять стать сильной и угрожать другим странам – а в первую очередь не могла бы угрожать Великобритании экономически, а Франции политически. Германия была объявлена единственной виновницей войны, ее развязавшей. Иная точка зрения была антипатриотичной, антигосударственной, подлой. О каком развитии социологии и вообще науки о государстве тут могла идти речь?

В России произошел переворот, власть взяли коммунисты, и открыто провозгласили курс на мировую революцию и смерть эксплуататорским классам. Ну, о социологии в Советском Союзе мы не говорим, у нас тут не юмористическая программа. Но социология ведущих стран, Франции-Германии-Англии-США, оказалась жестоко политизированной, ибо трудно относиться объективно к открытому и непримиримому врагу, который объявляет себя твоим могильщиком. Социология слегка так разделилась на два лагеря – которые за новый социалистический строй и его светлое будущее, и которые против этого кровавого тоталитаризма, этой красной чумы, грозящей уничтожить все светлое. Возникло селекционное давление, если позволите в шутку применить этот биоэволюционный термин к развитию социологии. Одни невольно педалировали плюсы советского социализма и минусы капитализма – а другие плюсы свободного общества и ужасы тоталитарного. Ну, трудно быть объективным, если одно очень любишь, а другое сильно ненавидишь. Какая уж тут научная объективность…

А затем национал-социалисты пришли к власти в Германии. И германская социология стала нацистской, а антигерманская сбежала в Америку и стала истерично-антитоталитарной в гипертрофированных формах. Все, что могло отозваться дисциплиной, организацией, подчинением, патриотизмом, – у этой социологии вызывало истерику.

Мировая социология заболела неврастенией. Она стала жестко идеологизированной. Или наемной девкой правительства, или параноидальным врагом другого правительства.

Ну смотрите. Русские – за коммунизм по приказу, иной образ мыслей воспрещен. Немцы – за национал-социализм. Англичане – за свободу, но такую, чтоб сохранить империю, колонии, флот, мировую торговлю. Французы – счастливы за реванш 1870-го года и мечтают сохранить все нахапанное. А у американцев? О – сначала бешеный век джаза, просперити и сухого закона, ревущие двадцатые, а потом Великая депрессия, упадок, безработица.