Владимир Соловьев - Враги России

Наверное, никогда в истории нашего народа не случалось ситуации, когда такое количество людей было бы бездельниками. Вдруг стало ясно, что страна – вся, от Калининграда до Приморья, – превратилась в один огромный даже не дискуссионный клуб, а в коллективную занудную бабку на скамейке, которая рассуждает обо всем, ничего не зная конкретно, и с радостью дает любые рецепты на все случаи жизни кроме тех, которые непосредственно относятся к ее сфере деятельности. Когда вчерашние специалисты с высшим образованием вынуждены ходить на работу, за которую получают копейки, либо ради более-менее пристойного заработка заниматься не тем, чему их учили, они, как правило, чувствуют себя деклассированными. Бесконечное количество НИИ, как бы скептически к ним ни относиться, тем не менее задействовало огромную массу советских интеллектуалов, вовлекая их в некий тип деятельности. Да, конечно, многие занимались какими-то смешными делами, но была наука, было образование, была медицина. Необходимо четко понимать, что в России в медицине и образовании задействовано больше людей, чем в армии и МВД, и во многом негативные настроения в обществе начались с деградации именно этих отраслей. Главный удар был нанесен как раз по тем людям, которые в советское время были реальным средним классом по уровню достатка – преподаватели всех ступеней, медработники всех уровней, ну и, конечно, научные работники.

Революцию делать легко – она построена на принципе «я против». Но уже наш опыт показал, что уничтожение социалистического строя и отмена статьи конституции о руководящей роли коммунистической партии почему-то не привели к появлению развитого капитализма. Уничтожение лжи и фальши идеологического отдела ЦК КПСС почему-то не привело к повсеместной правдивости. Увольнение всех руководителей советского времени и «красных директоров» почему-то не привело к тому, что на их место пришли глубокие, талантливые, умные люди. Мы наблюдаем как раз совершенно обратный процесс. Да, сначала появляются пассионарии. В 90-е годы они железной рукой, практически огнем и мечом проводили изменения, в которые тогда еще верили. Постепенно пассионарий замечает, что жизнь его коротка, вокруг другие, чуть менее пассионарные, живут все лучше и лучше, и оказывается, что надо уметь устраиваться, на законы времени не хватает. Святое дело «разрушить, разрушить, разрушить» уже, кажется, более-менее выполнено, а «строить, строить, строить» они не умеют. Разве можно сравнить квалификацию человека, которому приказано «разнести всю халабуду вдребезги пополам», и человека, перед которым поставлена задача построить Зимний дворец? Конечно, нет. Разнести любую халабуду – особой квалификации не требуется.

Выяснилось, что среди разнесенного оказалось и несколько строений, значимость которых мы поначалу не осознавали в полном объеме. И одно из них – школа. Ненависть к советской системе рано или поздно не могла не остановиться на советской школе – как одиозном учреждении, готовившем колесики и винтики общепролетарского дела, верно служившем идеологической доктрине, педагогической фабрике, из которой должны были выходить те самые строители коммунизма, что так уверенно потом разрушали развитой социализм.

Не могу сказать, что проводилась осознанная политика уничтожения школы. Зачем? Она оказалась таким нежным созданием, что достаточно было всего лишь не уделять внимания. Все так просто – не плати достойные зарплаты учителям, и глядишь, уже и учить-то оказывается некому. В самом деле, разве сегодня можно себе представить молодого человека, идущего работать в школу? Это же нонсенс! Нет-нет, кадры, конечно, пока еще приходят. Но зачастую это те, кому надо собственных детей пристроить, да и качество современных учителей резко падает. Разумеется, еще живы легенды, гласящие, что каждый учитель – это Песталоцци и Макаренко в одном лице, и все они так любят детей. Но это не более чем заклинания. А еще взрослые дяди вдруг осознали, что надо, оказывается, вливаться в мировое сообщество, надо присоединяться к болонской системе, надо сделать так, чтобы каждый ученик получил достаточный уровень знаний, чтобы сразу после школы мог поступить в институт без всяких репетиторов – действительно тяжелого наследия советского времени, – а главное, имел возможность пойти в любое учреждение той самой болонской системы, а это практически вся Европа.

Замечательная благая идея, под которую была заимствована во многих странах практика единого государственного экзамена. Но дело в том, что, скажем, в Соединенных Штатах эта тема существует с начала XX века, она постепенно внедрялась, осознавалась, обкатывалась и проходила через довольно жесткие изменения. А у нас в стране, как это часто бывает, название взяли, а вот суть не поняли. Можно привести простой пример: вот есть слово «машина». Но машина – это и горбатый «Запорожец», и «Ока», и «ВАЗ», и «Мерседес», и «Феррари». Все это машины. Но машины-то разные! Так что сколько ни говори «единый экзамен», он от этого не становится разумно организованным. У него может быть качество «Запорожца», а может и качество «Мерседеса». Да и с каких пор школу спасал экзамен? Экзамен играет роль всего лишь градусника для измерения температуры, но важно понимать, на какой стадии мы эту температуру меряем. Если мы меряем температуру на выходе тела из школы, она может быть такая, что по большому счету единственное, куда это тело может потом отправиться, это, грубо говоря, морг. Потому что переучить-то ребеночка уже не удастся! И говорить «ах, он плохо сдал ЕГЭ, наверное, он хорошо его пересдаст через год» наивно. Ребенка учили одиннадцать лет, ну и чему научили? Что это дало? Правильный ответ – кажется, немного.

Учителей сделали заложниками ЕГЭ, практически не объяснив, чему учить. А все-таки – чему учить? Ну хорошо, если с точными дисциплинами все более-менее понятно, кажется, там новая идеология не играет никакой роли, то как быть с литературой? Как быть с общественно-политическими науками? Как оценивать последние шестьдесят лет истории? Или те учителя, которые всю жизнь воспевали мудрость советской системы, теперь должны говорить о том, что это был кровавый режим? Ну, теоретически можно, хотя некая лживость в таком посыле определенно присутствует. Да и как строить программу, как обучать детей, если те стимулы и те жупелы, которые использовались раньше, сейчас при всем желании не работают? Ведь мы уже не можем остановить ребеночка-хулигана и сказать ему: «А ну, быстро вызвал родителей!» Родители не придут, а если придут, то, как это часто бывает, могут избить учителя, и им за это ничего не будет. Кроме того, все вдруг очень быстро поняли, что школа школе рознь. Богатые люди не хотят мириться с теми копейками, которые получают учителя, вернее, с тем качеством преподавания, которое за эти копейки покупается, и говорят: нет, давайте мы будем платить нормальные деньги! Но эти нормальные деньги приводят к тому, что в ряд школ вступительный экзамен действительно сравним со вступительным экзаменом в самые престижные школы Запада, а ежегодная плата за обучение зачастую превосходит таковую в западных школах. Правда, не надо питать иллюзий: с нашим аттестатом по-прежнему напрямую никуда не поступить. Но суть не в этом, а в том, что нормальное преподавание, если угодно, гимназическое, оказалось сосредоточено за непробиваемой стеной денег. Никакой Ломоносов никуда уже не поступит. Идея, ради которой вводили ЕГЭ – что у всех будут равные возможности для поступления в вуз, – была бы замечательной, если бы качество обучения в различных школах было хотя бы сопоставимым. Но очевидный факт в том, что качество обучения за те деньги, которые получает педагог, скажем, в далеком ауле, не сравнить с качеством обучения, которое получают дети московского мэра или членов правительства, способных выписать себе профессорско-преподавательский состав практически из любой точки света.