Людвиг Стомма - Недооцененные события истории. Книга исторических заблуждений

В 1998 г. в США вышла, а через три года была переведена на польский язык книга Рона Розенбаума («Объяснения Гитлера»; Варшава, 2001). Не могу припомнить, чтобы мне доводилось читать нечто столь же отвратительное. И дело здесь не в пространных цитатах из Дэвида Ирвинга, который, как известно, доказывает, что Гитлер не имел никакого отношения к уничтожению евреев, и вообще ничего об этом не знаЛ. Собранные в книге авторы пытаются найти рациональные объяснения — фрейдистские, экономические, семейные, социологические — и Бог знает еще какие. Похоже, авторам, мобилизованным Розенбаумом, даже в голову не приходит, что может сложиться ситуация, в которой благородный ариец (я суммирую аргументы) будет заражен сифилисом проституткой-еврейкой, выгнан с работы и осмеян евреями, недооценен еврейскими искусствоведами и в бессильной ярости будет наблюдать, как еврей покупает квартиру, о которой он мечтал долгие годы… Но что из всего этого абсолютно не следует, что все евреи плохи, и всех евреев надлежит поубивать, включая детей и новорожденных младенцев. Тем не менее, Рон Розенбаум вступает в джентльменскую дискуссию с Дэвидом Ирвингом, а тот ничтоже сумняшеся заявляет: «В моем понимании преступлением было не убийство евреев вообще, а убийство невинных евреев». Отсюда следует опасный вывод, что якобы были евреи виновные, причем в массе своей, поскольку Ирвинг не рассматривает конкретные случаи уголовных преступлений, которые совершаются представителями всех без исключения народов, и невиновные. Так в чем же виноваты, по мнению Ирвинга, «виновные» евреи? Прямого ответа он не дает: «Преступление нацизма здесь несомненно, — признает он. — Убиты невинные люди (…). Если кого-то сажают в лагерь, где он, вероятнее всего, умрет от тифа, это тоже преступление, хотя и не убийство. Анна Франк умерла от тифа. Ее не убивали (…). И если я пишу книгу об Адольфе Гитлере, я должен снять с него вину за это конкретное преступление, поскольку оно не было преступлением преднамеренным. Равно как и смерть всех тех людей, что умерли с голоду в Бухенвальде под конец войны. Телевидение обожает показывать нам их истощенные трупы. Но это не были преднамеренные преступления».

Однако если Анна Франк ( «Journal de Anne Frank». Paris, 1950, русское издание «Дневник Анны Франк») оказалась в концлагере Берген-Бельзен, то, вероятно, относилась к евреям виноватым. Так в чем ее вина? Да в том, что она была еврейкой. На этом и замыкается круг бредовой беспомощной логики Дэвида Ирвинга. Жаль только, что он не одинок. Многие из других собеседников Рона Розенбаума никогда бы не признались, что тезисы Ирвинга им близки. Но как только речь заходит об экономических, социальных, религиозных и даже (!) медицинских аргументах, всегда появляется, впрочем, не высказанное напрямую, это безумное противопоставление: евреи виновные — евреи невиновные. И тогда миллионы людей, вроде Анны Франк, должны спросить: а мы?

В истории человечества до холокоста была масса преступлений, которые с сегодняшней точки зрения иначе, как геноцидом, не назовешь. И незачем тут вспоминать Чингисхана, Тамерлана или уничтожение североамериканских индейцев. Примеров предостаточно и у нас под боком, в нашей «цивилизованной» старушке Европе и по ее периметру. Взять хотя бы: истребление катаров королями Франции во главе со Святым Людовиком IX, действия рыцарей Тевтонского ордена в Литве, бесчисленные преступления во время Религиозных войн XVI в., резня армян турками во время Первой мировой войны… Однако каждый раз мы наталкиваемся на две принципиальные и непреодолимые границы.

Во-первых, здесь всегда имело место религиозное или националистское обоснование. Когда Симон де Монфор уничтожал катаров, «война, — пишет Збигнев Херберт, — уже давно превратилась из Крестового похода против еретиков в великую битву Севера с Югом, войну народов». Когда турки, задействовав воинские части, уничтожали армян, они были свято убеждены, что расправляются с приспешниками враждебных им русских, то есть, как выразился бы генералиссимус Франко, с «пятой колонной». Кровь текла по улицам рекой, ненависть искажала лица нападающих и пожирала их сердца. Но ни в одном из подобных примеров, сравнимых по своим масштабам с холокостом, мы не имеем дела с холодным административным планированием. И сегодня есть слепые от ненависти симоны де монфоры, угоревшие от богословия католические монахи или протестантские пасторы — вся эта обезумевшая компания в ужасе бросается на всякого иного, чужого, а потому подозрительного. И все же, повторим, здесь нет места для государственного планирования, для хладнокровных кошмарных эйхманов (см. Дэвид Цезарини, «Эйхман, его жизнь и преступления»; Варшава, 2008), для которых все это лишь часть бухгалтерии. На суде в Иерусалиме Эйхман без устали повторял, что антисемитом он никогда не был, совсем наоборот — он увлекался еврейской культурой, и потому был назначен экспертом. И до некоторой степени — в этом-то и весь ужас — ему можно верить. В конце 1941 г. Эйхман приехал в Минск, где ему было приказано лично проследить за казнью. В Минске тогда расстреливали евреев. «В свойственной ему манере Эйхман утверждал, что толком не знал, куда ехать, блуждал по инстанциям, пока не нашел какого-то офицера, который объяснил, куда надо ехать. Он заночевал, а на следующее утро явился в указанное место слишком поздно и не смог воочию наблюдать за массовым расстрелом. Он видел только людей из подразделения СС «Мертвая голова», входивших в состав «айнзацкоманды» и расстреливавших во рву евреев. И опять на допросе Эйхман сказал, каким это стало для него потрясением: “Когда я пришел, то видел только, как молодые солдаты, я думаю, у них были череп и кости на петлицах, стреляли в яму, размер которой был, скажем, в четыре-пять раз больше этой комнаты. Может быть, даже гораздо больше, в шесть или семь раз. Я… я там… что бы я ни сказал… ведь я только увидел, я даже не думал, я такого не ждал”». Эйхман не думал о фактах (и тут ему верит даже Ханна Арендт, «Эйхман в Иерусалиме»; Краков, 2004), скорее, о листе бумаги, где ему предстояло начертать рапорт согласно предписанию командования. Таким же запомнил его и Роберт Бадинтер — свидетель на том процессе (Самуил Блюменфельд, «Badinter, témoin», «Le Monde» от 9.04.2011). Ни тени эмоций. Эйхман на самом деле считал себя, как, вероятно, и парни из «Мертвой головы», обычным винтиком в огромной машине, где нет места чувствам, но зато есть премии за совершенствование системы, причем безразлично, какой системы. Но это только один аспект проблемы, тогда как второй возвращает нас к исходному пункту. К мучительному вроде бы рациональному и естественным образом возникающему вопросу — почему?