Array Коллектив авторов - Быть чеченцем: Мир и война глазами школьников

Закончился наш выпускной, прошел он, как назло, плохо. Под окнами был шариатский суд [18] «Шариатское законодательство» внедрялось в Чечне с лета-осени 1996 года. Однако на практике «шариатский кодекс» представлял собой причудливую смесь из собственно исламского права, горского обычного права (адата) и уголовного кодекса времен СССР. В повседневной жизни шариатские суды наказывали, например, употреблявших алкоголь сорока палочными ударами (однако спирт «для медицинских целей» на рынке всегда продавался). В школьной программе оставался такой предмет, как рисование с изображением людей — «шариат» коснулся лишь курса биологии для старших классов, из которого была исключена теория Дарвина. Исламские радикалы пытались также запрещать в школах светские праздники, например, новогодние елки. , и они не дали нам нормально провести вечер. Я себе придумала такое платье! Оно было из сиреневого атласа, фасон получился на славу.

Через два дня после нашего так называемого «вечера» я встретила знакомую девчонку, она училась на иностранном факультете, изучала английский. От нее я услышала, что у нас в университете изучают французский. Раньше я как-то не задумывалась об этом. Французский мне нравится, нравится, потому что он для меня язык моды, того, что мне так интересно.

Вот так я и стала учиться в университете на факультете иностранных языков.

Здесь мне сразу же понравилось, все студенты были такие дружные и общительные. Изучать французский оказалось очень интересно. У нас были хорошие преподаватели. Но разве могло все идти так хорошо, разве могли мы обойтись без войны? Я не могла поверить в то, что она опять началась.

1999-й год, повторение сценария [19] Видимо, автор имеет в виду последовательность: бомбардировки, ввод в республику войск, исход беженцев, уличные бои… , но уже с большей силой. Даже когда начали бомбить город [20] Первый авианалет на Грозный был 21 сентября 1999 года. , я еще на что-то надеялась. Мы, наверное, мало навидались за прошлую войну. Если первую еще можно было как-то переносить, то эту войну выносить было просто невозможно. А может быть, потому, что я стала взрослей и лучше осознавала все, что происходило, или же эта война была более жестокой, чем первая. Трагедия, нескончаемая трагедия. Я уезжала в Ингушетию [21] Скорее всего, не позднее 20 октября, поскольку в рассказе автора нет ни слова про сопровождавшиеся массовой гибелью мирных жителей ракетный обстрел города 21 октября и последующие бомбардировки. Кроме того, с 23 октября идо конца месяца выезд беженцев из Чечни в Ингушетию был перекрыт, дороги интенсивно бомбили. , а сердце, душа, часть меня оставались в Грозном. Оставались, потому что многие оставались там, зная это, невозможно было пребывать в спокойствии. Бедные пацаны! Да разве они не хотели жить, да разве нужно было им все это?! Они просто любили свой город, для них не было ничего, кроме него, и они остались защищать его. Со смертью каждого для меня, казалось, рушился мир, что-то обрывалось внутри. Смотреть телевизор я не могла, видеть все, что они показывают в «новостях», было выше моих сил. Выходить на прогулку я тоже не могла, не могла видеть, как люди беззаботно прохаживаются по городу, радуются жизни.

Может быть, это нехорошо, но куда бы я ни поехала, у меня всегда одна мысль: «чем мы хуже них?», «за что нам это?».

В малгобекском [22] Малгобек — районный центр на севере Ингушетии. парке собирались наши дети, для них — качели, карусели, все это было таким новшеством. Когда я смотрю на них, то думаю, что у нас хотя бы было детство, у них-то и этого нет. Все мы — «дети войны».

Через несколько месяцев мы приехали в Ачхой-Мартан в надежде на то, что здесь будет не так опасно. Дедушка переживал из-за того, что мы вернулись. В одну ночь, когда начали бомбить [23] В первых числах февраля 2000 года, когда боевики выходили из Грозного в горы через села Алхан-Кала, Закан-Юрт, Шаами-Юрт, Катыр-Юрт, Гехи-чу, федеральные силы пытались их там блокировать и уничтожить. Особенно мощные удары, с применением «вакуумных» боеприпасов — снарядов и бомб, — наносились по соседнему с Ачхой-Мартаном Катыр-Юрту, где погибли до полутораста мирных жителей, не сумевших покинуть село. , он так боялся, что с нами что-то случится, что не выдержал этого. Утром, после бомбежки, он слег, хотя был совершенно здоровым человеком, он пролежал целый день, вечером ему стало плохо, а ночью он умер, умер прямо у нас на глазах. Мне казалось, что я и все вокруг сошли с ума. Человек умирал, а идти было некуда, помощи искать было негде. Смерть, оказывается, наступает так легко, и ничто не может помешать ей. За эту ночь я, наверное, повзрослела сразу на несколько лет. Казалось, что все чувства просто выжаты из меня. Хотелось только умереть. Если раньше не верилось, что кто-то из тех, кто остался в Грозном, может умереть, то сейчас это так не казалось. Надежды были очень хрупкими.

Однажды у меня разболелась голова, чем сильнее она болела, тем больше мне хотелось забыться. И тут на минуту я подумала о том, как хорошо наркоманам! Да, я позавидовала наркоманам. Это был момент отчаяния, до которого нас нередко доводят. Что нам делать? Таить ненависть? Или же быть бессердечными лицемерами? Тогда я поняла всех наших парней, которые сидели на игле, а их становилось все больше и больше с каждым днем. Им оставалось или идти на войну, или же стать ничтожествами и наркоманами.

Но из Назрани приехал мой дядя, он решил увезти меня с собой. Видимо, он понял мое состояние и решил немного развеять меня.

Здесь мне было не лучше, спокойствие и беззаботность окружающих только напоминали мне о наших прошлых днях. Единственные приятные моменты были, когда я встречала знакомых. Мы вспоминали прошлое, о тех, кто остался в Грозном, старались не говорить, не хотелось нагнетать обстановку, которая и без этого была напряженной.

Однажды мы ехали в автобусе в Малгобек. При выезде из Назрани была одна аллея, которая напоминала мне ту аллею, что была неподалеку от нашего дома в Грозном (и мне нравилось здесь проезжать). Тут заиграла песня группы «ДДТ» «Осень». «Осень, ты напомнила душе о самом главном, что же будет с Родиной и с нами» — так пел Шевчук о той самой осени, которая пришла к нам с войной и оставила нас без ответа на вопрос: что же будет с нами? Пел, сам того не подозревая, как глубоко ранил душу. И вряд ли эта рана заживет — ведь она такая глубокая.

Летом завершились военные действия. Был 2000-й год. Мы вернулись в Грозный. Я была счастлива, когда возвращалась сюда, ведь, чем больше наш город разрушают, тем больше мы его любим. Пусть здесь нет условий для жизни, мы это переживем; пусть он весь покроется пылью, мы готовы глотать ее; нам сладок, как говорится, и «дым Отечества».