Николай Усков - Неизвестная Россия. История, которая вас удивит

Через каких-то сто лет стены театра будут колебать рукоплескания восхищенных колхозников-ударников и крики «Товарищу Сталину слава!». На фоне массового голода в Стране Советов зафиксированы многочисленные случаи людоедства.

Биографии создателей «Боже, царя храни!» – генеалогическая карта империи. Василий Андреевич Жуковский был сыном пленной турчанки Сальхи, вывезенной из-под крепости Бендеры после очередной русско-турецкой войны. Отец Жуковского – из рода Буниных, пришедших в Москву из Польши в XV веке. Александр Сергеевич Пушкин – правнук «арапа» из Эфиопии, увезенного теми же турками в Стамбул и переданного русскому послу. Сами же Пушкины выводили себя от Ратши, «из немец», служившего Новгородскому князю Александру Ярославичу. Львовы происходили из Литвы и поступили в XV веке к Тверскому князю. Империя по-прежнему – мозаика судеб, происхождений и вероисповеданий. «Понаехавшие» – ее плоть и кровь. Сам Николай окружен множеством немцев – Бенкендорф, Клейнмихель, Нессельроде, Корф, Дибич, Канкрин, Герстнер, Тон, Тотлебен. Императору приписывают фразу: «Русские дворяне служат Отечеству, немецкие – нам».

И тем не менее что-то в воздухе эпохи изменилось. Начнем с того, что в гимне императора именуют древним, допетровским титулом «царь», хоть и происходящим из той же латыни, от Цезаря, но каким-то ветхим, замшелым. Даже неграмотный мужик Емелька Пугачев называл себя по-питербурхски «самодержавным амператором». Кроме того, единственная содержательная характеристика государя в гимне – «Царь православный». (Пушкин, правда, пытался звучанием имитировать никуда не влезавшее «самодержавный», то есть суверенный, вставив довольно расплывчатое «сильный, державный».)

Разумеется, в появлении строчки «царь православный» не было ничего скандального. Православие – древняя родовая религия русского народа и его династии. В то же время довольно трудно представить себе Петра I, Екатерину II, да хоть отца или брата Николая, которые акцентировали бы в своей власти только этот, конфессиональный аспект. Петр известен своими всешутейшими соборами, оскорбительными не только для православия, но и для христианства вообще, Екатерина была откровенной вольтерьянкой, Павел возглавлял католический духовно-рыцарский орден госпитальеров святого Иоанна Иерусалимского, будучи мирянином, позволял себе тем не менее служить в алтаре, имитируя священника, и даже мечтал об объединении всего христианства под властью папы-императора (разумеется, таковым он видел только себя). И вдруг, всего через пару десятилетий, – «царь православный»!

Действительно, Николай первым из русских правителей озабочен поиском «духовных скреп», созданием подлинно национальной идеологии. Еще в 1832 году адъюнкт Московского университета Михаил Погодин завершает конспективный «Очерк русской истории» так: «Основание Александром первенства России в Европе и окончание европейского периода русской истории. Начало своенародного (национального) периода царствованием императора Николая. Крылов и Пушкин». Таким образом, принятый в 1833 году гимн призван был подчеркнуть как раз «своенародный» характер власти императора. Отныне он царь. И царь православный.

В марте 1833 года Николай назначает на пост министра народного просвещения Сергея Семеновича Уварова, который, кстати говоря, происходил из рода мурзы Минчака Косаевича, выехавшего из Орды на Русь. При вступлении в должность Уваров распорядился разослать по учебным округам знаменитый циркуляр: «Общая наша обязанность состоит в том, чтобы народное образование, согласно с высочайшим намерением Августейшего Монарха, совершалось в соединенном духе Православия, Самодержавия и народности». Уваров называл их «истинно русскими охранительными началами, составляющими последний якорь нашего спасения» посреди «быстрого падения религиозных и гражданских учреждений в Европе, при повсеместном распространении разрушительных понятий».

Плохая новость для г-на Милонова и г-жи Мизулиной: сам Сергей Семенович Уваров, граф и действительный тайный советник, создатель спасительной для России идеологии, призванной охранить ее «своенародные» начала от тлетворного влияния Запада, состоял в гомосексуальной связи с князем Дондуковым-Корсаковым, что немало способствовало его, князя, продвижению по службе и даже удостоилось эпиграммы Пушкина:

Надо отдать должное Николаю I – ему и в голову не пришло заглядывать в постель своего министра и уж тем более изображать его «объединение» с Дондуковым-Корсаковым «прямой шпионской ячейкой». Для такого ментального сдвига понадобится по меньшей мере столетие. Именно в 1933 году в России впервые за всю ее тысячелетнюю историю начнутся гонения на гомосексуалистов.

Существенно меньше времени уйдет на то, чтобы общество сделало свои выводы из новой идеологической затеи Николая и его министра. Тот же Уваров однажды заметил: «Дух времени, подобно грозному сфинксу, пожирает не постигающих смысл его прорицаний». «Смысл прорицаний» постигли вполне. В русском обществе начинает формироваться течение, которое в сороковые годы назовут «славянофильством». Но первое его название – просто «славяне». Вы можете встретить его еще у Герцена в «Былом и думах».

Бог с ним, с антизападным и антиевропейским пафосом «славянства», грезившего о «Домострое», русской соборности, народной душе, онучах и прочей тухлой белиберде, во многом придуманной славянофилами и к народу имевшей весьма отдаленное отношение. Проницательный и ядовитый наблюдатель Герцен был одним из первых общественных деятелей России, кто почувствовал внешнеполитические риски новомодного «славянства» своих московских знакомых: «К собственным историческим воспоминаниям прибавились воспоминания всех единоплеменных народов. Сочувствие к западному панславизму приняли наши славянофилы за тождество дела и направления, забывая, что там исключительный национализм был с тем вместе воплем притесненного чужестранным игом народа». Так поборники «своенародных начал» в России становятся союзниками националистов в угнетенных Турцией и Австрией славянских землях, которые все чаще именуют «братскими народами». Некоторые из них исповедует православие, а потому, как считается, находятся в особой духовной связи с русскими.

Герцен описывает приезд в Москву в конце 30-х годов XIX века некоего панслависта Гая: «Ему… не трудно было разжалобить наших славян судьбою страждущей и православной братии в Далмации и Кроации; огромная подписка (средств. – Н.У .) была сделана в несколько дней, и, сверх того, Гаю был дан обед во имя всех сербских и русняцких симпатий. За обедом один из нежнейших по голосу и по занятиям славянофилов… разгоряченный, вероятно, тостами за черногорского владыку, за разных великих босняков, чехов и словаков, импровизировал стихи, в которых было следующее: «Упьюся я кровью мадьяров и немцев». Все неповрежденные (славянофильством. – Н.У .) с отвращением услышали эту фразу. По счастию, остроумный статистик Андросов выручил кровожадного певца; он вскочил с своего стула, схватил десертный ножик и сказал: «Господа, извините меня, я вас оставлю на минуту; мне пришло в голову, что хозяин моего дома, старик настройщик Диц – немец; я сбегаю его прирезать и сейчас возвращусь». Гром смеха заглушил негодование», – заключает Герцен.