Борис Джонсон - Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир

Где-то тут, где сейчас стоит наш собор, римлянин Меллит выпросил у Сэберта, племянника Эдельберта, разрешение поставить церквушку. На руинах того, что когда-то было храмом Дианы, он построил простой деревянный неф и посвятил его святому Павлу.

Христианство вернулось на землю Лондона, хоть и без особой помпы.

Где-то около 616 или 618 года умерли и Эдельберт, и Сэберт, и христианство лишилось двух своих важнейших саксонских покровителей. Согласно Досточтимому Беде, сын Эдельберта Эдвальд повел себя просто безобразно. Он немедленно вернулся к язычеству и объявил, что будет сожительствовать с женой своего отца, — новость не для ушей папы Григория.

Что до сыновей Сэберта, то они издевались над добрым Меллитом. Как-то раз они увидали, как новый епископ Лондона раздает просфоры — тело Христово — прихожанам в своей маленькой деревянной церкви.

«Дай нам этого хлеба, о Меллит», — попросили безбожные детки Сэберта.

«Хорошо, — сказал Меллит, — вы получите этот хлеб, но только если уверуете в Христа и позволите мне омыть вас святой водой».

«Омыть нас? — сказали сынки Сэберта. — Еще чего! Мы не хотим омываться. Дай хлеба — и все дела».

«Извините, — сказал Меллит. — Одно без другого нельзя. Если хотите хлеба, вы должны уверовать».

Увы, на этом месте неотесанная молодежь хорошенько отлупила епископа, его прогнали из города, и больше он не вернулся.

А в конце концов вышло так, что Меллит оставил потрясающее наследие. Здание, которое он заложил, стало символом национального сопротивления во время войны, когда бомбили Лондон, и по сей день вид этого собора настолько свят для лондонцев, что городская власть защищает его законодательно и обеспечивает точки обозрения: никакие строения не должны заслонять вид на купол собора с вершин Ричмонд-хилл, Примроуз-хилл и других возвышенностей города.

Тем не менее, когда Меллита вышвырнули, язычество в Лондоне все еще было столь сильно, что следующий епископ — Седд — заступил на его место только в 654 году Он восстановил лондонскую епархию и наверняка в своей первой проповеди сказал что-нибудь вроде «сколько лет, сколько зим» или «много воды утекло».

Я вспомнил о Меллите однажды вечером в 2010 году, когда имел честь встречать папу римского. Я стоял на бетонке Хитроу как представитель нашего современного метрополиса с его мириадами рас и верований и смутно чувствовал, что мне следует как-то извиниться за нерелигиозность и гедонизм моих земляков-лондонцев.

Я чувствовал себя каким-то саксонским дикарем в штанах — татуированным, с волосами, смазанными жиром, — который должен объяснить все про себя и свой город этому лучезарному видению из Рима. Наконец папа сошел с реактивного лайнера компании Alitalia, явно уставший, но какой-то сияющий — как миндаль в сахаре — в своих белых одеждах и красных туфлях.

«Все началось в 410 году», — сказал я, когда мы вместе сидели на диване в Королевском зале прилетов.

Он внимательно взглянул на меня, как будто пытаясь вспомнить, что именно случилось за чаем.

«Я хотел сказать, — поспешил я объясниться, — что решение Гонория имело огромное психоисторическое значение для нашей страны. Британия отличается от многих частей Римской империи тем, что мы пережили полный возврат в прежнее, дикое, состояние».

Город, который уже был полностью римским и полностью христианским, сорвался и рухнул назад в объятия язычества и греха.

Если бы позволяло время, я бы выложил ему все, что думаю, — что, как мне кажется, в Лондоне всегда будет присутствовать скрытое язычество и дикость, что наш опыт отлучения от Рима в V веке и то, как Рим предал нас, навсегда привило нам подсознательное недоверие к любым планам континентального религиозного или политического союза.

Я начал было излагать ему свою гипотезу, согласно которой обрезание Гонорием пуповины, связующей нас с Римом, в каком-то смысле объясняет все в нашей истории — от Генриха VIII до отказа Британии присоединиться к евро.

К счастью для святого отца, я только успел сформулировать пару фраз, как явилась кавалькада кардиналов, чтобы отвезти его в отель.

«Очень интересно!» — сказал он.

Легко смеяться над бедным епископом Меллитом, которого неблагодарные варвары выгнали из Лондона, но для второго пришествия христианства в наш город и страну он, без сомнения, был фигурой решающего исторического значения.

Представьте, если бы он не основал ту хилую деревянную церковь Св. Павла или не смог бы вновь высадить нежный росток веры в почерневшие души постримского Лондона. Представьте, что британская элита и сегодня продолжала бы клясться ручьями, опушками и камнями, а не Иисусом Христом. У Британской империи был бы совсем другой вид. Как и у истории Соединенных Штатов Америки. Мы бы говорили об «одном народе, неразделимом во Одине», и, я думаю, мы бы все жаловались на чрезмерную коммерциализацию праздника Blodmonath — «Кровавого месяца», — а не Рождества или Дня благодарения.

Такую фантазию наверняка отвергнут те, кто верит в христианское божественное провидение, но все три сотни лет после Меллита варвары были рядом и вели себя злобно.

От церкви Меллита сегодня не осталось и следа, не осталось следов проживания саксов в древнем римском Лондоне. Саксы ушли на запад в уютные поселения в Олдвиче и Ковент-Гардене, а с моря по Темзе пришел враг.

Разгром этого врага, вторичное заселение и восстановление древнего города — заслуга одного человека. После столетий упадка у него оказалось достаточно знаний, чтобы возродить память о Риме.

Он восстановил Лондон, а теперь считается «мертвым белым мужчиной»

Еще сто лет назад Британия справедливо считала себя величайшей державой на Земле. Дредноуты Британского королевского флота бороздили просторы Мирового океана. В честь основателя флота возводились статуи — это был детина с топором и подвязками крест-накрест по икре, с развевающейся бородой и глубоко посаженными глазами под шапкой Санта-Клауса.

Каждому ребенку в Англии было известно его имя, а на одном из празднований в его честь лорд Розбери произнес речь, которую пересыпал комплиментами в превосходной степени, и в числе прочего назвал Альфреда «идеальным англичанином, прекрасным монархом, заложившим основы величия Англии». Эдуард Фримен, консервативный историк, позже назвал его «самой выдающейся фигурой в истории».

Альфред не только заслужил право называться отцом флота, а значит, и империи, и господства англосаксонского мира вообще, которое сегодня, в начале XXI века, дышит на ладан. Он также вернул свет знания в земли, погрязшие в невежестве, он отбился от варваров-садистов, объединил страну и войдет в анналы истории как человек, спасший Лондон от забвения.