Борис Джонсон - Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир

В возрасте всего лишь двадцати лет он вернулся из Лейдена и по настоянию семьи женился на зажиточной, но неврастеничной женщине лет на десять старше его по имени Мэри Мид. Это был несчастливый союз, и со временем пара рассталась. Но в 1750 году они произвели на свет дочку, Полли, к которой Уилкс неизменно проявлял нежную родительскую любовь и заботу Даже тех, кому не нравится Уилкс (а таких немало), глубоко трогала его привязанность к ребенку, кареглазому, живому и сообразительному, как отец, но унаследовавшему его проклятие — такой же выпирающий подбородок. Летом семья проживала в имении его жены в Эйлсбери, и здесь он стал столпом общества: владелец средней школы, попечитель местной платной дороги, мировой судья. Он мог бы остаться здесь и вести тихую жизнь помещика, но он любил Лондон и был востребован как человек умный и прогрессивный.

«Всего лишь двадцать минут моей болтовни, и люди перестают замечать мое лицо», — хвастался он. Иногда хватало и десяти минут. Он был избран в Королевское научное общество в 1749 году и в клуб «Бифштекс» в 1754 году. В 1755-м он был уже так уверен в своем положении в обществе, что стал позволять себе саркастические наскоки на самого доктора Джонсона по случаю публикации его словаря.

Джонсон отмечал, что буква «h» почти не встречается в начале других слогов, кроме первого слога слова. «Ха! — сказал Уилкс в письме в газету, — автор этого замечания, должно быть, человек хорошо соображающий и абсолютно гениальный, но я не могу простить ему его некрасивого отношения к несчастным рыцарству, священничеству и вдовству (knighthood, priesthood and widowhood) и бесчеловечность по отношению к мужчинам и женщинам (manhood and womanhood)…», и так далее. Он выстрелил в Джонсона двадцатью шестью примерами, где с «h» начинались внутренние слоги, и великий человек был так уязвлен, что внес правки в последующие издания, указав, что есть составные слова, в которых «h» присутствует в начале внутреннего слога.

Как в слове «идиот» (blockhead), сказал он. Уилкса это совсем не задело. Он разгуливал в «фантастических кричащих одеяниях» в сопровождении двух собак с кличками Дидо и Помпей. Он был особенно знаменит участием в дурацких ритуалах Медменхэмских монахов. Что-то вроде бунга-бунга Сильвио Берлускони, но с церковным антуражем.

Все происходило в полуразрушенном аббатстве на буйно поросших берегах Темзы у Марлоу, и его собственник, сэр Фрэнсис Дэшвуд, следил, чтобы его монахи блюли здоровую гетеросексуальность. На ужин приглашались высококлассные проститутки или любительницы приключений из числа светских дам, и по его окончании они — женщины — выбирали партнера и удалялись в монашескую келью. Детей, рожденных от таких союзов, называли сыновьями и дочерьми святого Фрэнсиса.

Наверняка в один из таких вечеров, когда уже догорали свечи и половина монахов допилась до поросячьего визга, а зловещие тени их забав дрожали на потолках, покрытых эротичными фресками, Уилкс порадовал собутыльников чтением поэмы своего друга по имени Томас Поттер, побочного сына архиепископа Кентерберийского.

Она называлась «Эссе о женщине». И хотя это был просто глупейший вздор, эта поэма принесла ему много бед. Уилкс участвовал в словесных дуэлях с доктором Джонсоном. Он приятельствовал с графами. Он добился всего по-настоящему. Следующим этапом, следующим модным занятием будет место в парламенте. После одной неудачной попытки в городке Бервик, где он по ошибке не подкупил электорат, в следующий раз он был избран в парламент от Эйлсбери и вошел во фракцию Уильяма Питта-старшего, который позже стал графом Четэмом.

Уилкс не блистал. У него были плохие зубы, невыразительный голос. Но в 1760 году настал его час, когда случился кризис сторонников Питта. Георг II умер, его место занял его правнук Георг III.

Это было еще задолго до его «сумасшествия». Георг III был серьезным парнем тевтонского склада, который начал правление знаменитым гортанным заявлением: «Я слава в имья за Британция!» Он желал своей стране всего только самого лучшего, и его убедили, что для этого нужна более активная роль короля. Власть короля Британии была сильно урезана после гражданской войны, но можно было творчески воспользоваться пробелами в законах. Используя еще сохранившуюся возможность распускать парламент и назначать и смещать министров, монарх мог оказывать серьезное политическое влияние.

Георг III тупоголово решил посмотреть, что получится, если он «будет власть употребит». Он начал с продвижения карьеры своего бывшего учителя, к которому испытывал сыновье почтение, человека, который, по слухам, имел романтические отношения с его матерью, — лорда Бута. В своей первой тронной речи 12 ноября 1760 года он поддержал предложения Бута и объявил, что будет стремиться окончить Семилетнюю войну.

Войны, которые вел Питт за расширение империи, были популярны в Сити. Они увеличивали на карте мира из газеты Daily Telegraph, которая в детстве висела у меня на стене, количество пятен розового цвета — цвета Британской империи — на Индии и Канаде. Они приносили богатство Лондону. А теперь этот ганноверский монарх и его блеклый шотландский выпускник Итона, спящий с его матерью министр, угрожали объявить мир — и всего-то из-за нехватки денег. Как мы сказали бы сегодня, из-за необходимости «урезать» бюджет на оборону. Уильям Питт не хотел даже слышать об этом. Он ушел с поста. Его сторонники негодовали, и Уилкс нашел свое призвание — не оратора, а писателя. Вместе со своим приятелем и таким же вольнодумцем, поэтом Чарльзом Черчиллем, он начал громить режим в печати.

Он начал издавать газету North Briton («Северный британец»), названную так потому, что его главная жертва — Бут — был шотландцем, и заложил традицию яростно травить шотландцев, которую лондонские газеты с тех пор не прерывали. Все эти статьи с жалобами на мафию в кильтах, все это метание молний по поводу голосования парламентариев-шотландцев по английским вопросам и возмущение законодателей, что английские налогоплательщики платят за бесплатное обслуживание и обучение лентяев-шотландцев, — все это берет начало в журнализме Уилкса. Ирония судьбы, что вообще-то ему очень нравились шотландцы, и в 1758 году он объехал всю Шотландию и утверждал, что никогда еще не был так счастлив. Но это и есть журналистика.

Его статьи вызвали такую обиду, что и через десятилетия обозленные шотландские офицеры останавливали его на улице и вызывали на дуэль, а шотландские дети сжигали портреты Джона Уилкса задолго до викторианских времен. Для таких людей, как Уилкс, это был век Просвещения, когда цивилизованный человек мог подражать Вольтеру и говорить в известных пределах все что угодно. А многих других это глубоко шокировало.