Борис Джонсон - Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир

За свою карьеру Черчилль отпустил множество хороших шуток, но эта была не из таких, и к 1948 году она ему «откликнулась». Индия получила независимость, и он ничего не мог с этим сделать, потому что в 1945-м его с треском выставили с должности.

Журнал Time 16 июля 1945 года опубликовал предвыборную зарисовку, автор которой, его репортер, сопровождал семидесятилетие го премьера на собачьи бега в Уолтемстоу. Он появился под одобрительные крики, за ним следовала Клементина, а потом началось освистывание. «Мы хотим Эттли!» — кричала толпа. «В такой свободной стране, как наша…» — начал было Черчилль, но, пишет Time, «свист и крики заглушили его».

Его освистали, когда он говорил о жилищном строительстве и увеличении производства продуктов питания, и всеобщее lese-majeste — «оскорбление величества» — продолжилось на следующий день, когда семнадцатилетний юнец швырнул ему в лицо зажженную петарду. Наверное, Черчилль убедил сам себя, что все эти крикуны были в меньшинстве — как оно и было, когда он посещал места бомбежек. Но, когда вскрыли урны для голосования, стало ясно, что это голос всей страны. Великий лидер военного времени проиграл с треском.

Критики Черчилля утверждают, что его политическую историю можно (да, наверное, и нужно) свести вот к чему: вся его неукротимая воинственность 1930-х годов имела целью не столько благо страны, сколько борьбу за высший пост. Он втянул Британию в необязательную войну с Германией и вел страну от поражения к поражению, а тем временем лондонцы, особенно бедные, подвергались безжалостным бомбардировкам. За шесть лет Британия так ослабла и обеднела, что у нее не осталось иного выхода, как спустить флаг, отказаться от империи и смириться с гораздо более скромной ролью в мире. Ничего удивительного, что после всех этих несчастий славная британская общественность решила выгнать Черчилля вон и он потерпел едва ли не самое сокрушительное фиаско на выборах в XX веке.

Не сомневаюсь, что ему выдвигают и другие обвинения: что он был расистом, и сексистом, и сторонником евгеники, или что он цинично допустил бомбардировку Ковентри, лишь бы не выдать, что Британии известны немецкие шифровальные коды (ложь!), или что он недостаточно сделал, чтобы остановить Холокост (опять ложь), и так далее, и тому подобное. Такие обвинения обычно выдвигают критики Черчилля — Чармли, Понтинг, Ирвинг, Бьюкенен и им подобные, но интересно отметить, как мало это его задевает. Мы все равно его любим — я люблю его — и инстинктивно понимаем, что все потуги этих ревизионистов — это хлопки детских пистолетиков, которые не оставят ни царапины на репутации этой суперколоссальной фигуры, масштаба тех, что высечены на горе Рашмор.

Как и все представители рода человеческого, британцы подсознательно стремятся разложить все по полочкам. Они желают выстроить иерархию событий и людей и любят поспорить об этом. Но по двум важным вопросам существует полное единодушие во всех пабах страны: писатель номер один — это Шекспир, а политик номер один — это Черчилль. В Британии около 430 дорог, проспектов, улиц и тупиков носят его имя. Мадам Тюссо сделала десять его восковых фигур.

Мы уже забыли, сколько сил вкладывал Черчилль в свои речи: иногда он писал их по четырнадцать часов, потом репетировал паузы и удачные места перед зеркалом. Но мы помним многое из того, что он говорил, — отчасти потому, что Черчилль чутко уловил: если хочешь достучаться до сердец англичан, надо говорить короткими англосаксонскими словами. «Никогда еще в сфере человеческих конфликтов столь многие не были столь многим обязаны столь немногим людям». Или: «Мне нечего вам предложить, только кровь, пот, труд и слезы». По моим подсчетам, в этих фразах три слова латинского происхождения приходятся на 27 англосаксонских. Поэтому эти фразы запоминаются. Или взять вот это: «Мы будем драться на берегу, драться в местах высадки, будем драться в полях и на улицах, будем драться в горах — и мы никогда не капитулируем». Здесь единственное слово с латинским корнем — разумеется, «капитулировать».

Причем, имея словарный запас в более чем шестьдесят тысяч слов, Черчилль мог сыграть что угодно, он умело сочетал короткие слова с цветистыми, хлесткие — с высокопарными. «Труд китайских кули в Трансваале, — заявил он в знаменитой тираде 1906 года, — не может быть классифицирован как рабство даже в широком смысле слова без риска терминологической ошибки». Вскоре это стало модным парламентским эвфемизмом для слова «ложь».

Он мобилизовал английский язык, сказал Джон Ф. Кеннеди (пытаясь как-то реабилитироваться за резкие высказывания о Черчилле своего отца), и бросил его в бой. В 1953 году ему присудили Нобелевскую премию — не премию мира, обычную побрякушку для политиков, а премию по литературе: «за мастерство исторического и биографического описания, а также за великолепные образцы ораторского искусства в защиту высших ценностей». Можно по-разному оценивать вкус членов Нобелевского комитета (они отклонили таких авторов, как У. X. Оден, Д. Г. Лоуренс, Ивлин Во, Эзра Паунд и т. д.), но думается мне, что такого достижения в обозримом будущем не сможет добиться ни один британский политик.

Его личность до сих пор настолько знакова для британской политики, что любую слабость и любое поведение можно оправдать, если докажешь, что это «по-черчиллевски». Однажды газеты подняли на смех за мягкотелость парламентария Боба Макленнана — заметили в слезах после того, как его лишили лидерства в партии социал-либеральных демократов, уже давно забытой центристской партии. А он удачно оправдался — сказал, что это у него «черчиллевская» привычка плакать. Когда кто-то говорит, что из вас уже сыплется песочек и идти в лидеры поздновато, всегда можно возразить, что Черчиллю было шестьдесят пять, когда он впервые стал премьер-министром. Если вы напились с утра, всегда можно напомнить, что Черчилль себя никак не ограничивал ни в шампанском, ни в виски, ни в бренди. Если хочется курить, критикам можно сказать, что Черчилль с сигарой не расставался. Если кто-то говорит, что нельзя сочетать политику и писательство, им можно напомнить, что Черчилль занимался журналистикой на протяжении всей своей карьеры и — черт возьми! — он продолжал писать «Историю англоязычных народов», когда Гитлер уже вторгся в Польшу, а ведь он командовал всем британским флотом.

Если отчебучишь какую-нибудь жуткую глупость, можно сказать: ну что ж, бывает, ведь и у Черчилля был разгром при Галлиполи — и ничего, пережил как-то. Если произносишь речь и вдруг теряешь нить и замолкаешь, всегда можно напомнить, как Черчилль однажды, выступая в палате общин, так запутался и забыл, о чем говорит, что просто сел и обхватил голову руками. Если над тобой смеются, надо вспомнить афоризм Роя Дженкинса о Черчилле (да и о нем самом, конечно, тоже), что во всех по-настоящему великих людях есть что-то комичное. Если кто-то в школе был болваном и не справлялся с математикой, не говоря уж о латыни, — так это просто копия Черчилля. Он всегдашний Руководитель Университета Жизни.