Дмитрий Лихачев - Заметки о русском (сборник)

Молодой Карл XII предавался буйным забавам, охотился за зайцем в сеймовой зале. Карл XII тоже деспот, только более «неоправданный» в своем деспотизме, чем его противник Петр, который его и победил.

Суждение Льва Толстого о Петре I: «Про Петра говорят, что он был орудием своего времени, что ему самому было мучительно, но он судьбою назначен был вести Россию в сношение с Европейским миром» (С. А. Толстая. Мои записи разные для справок. Ясная Поляна, 14 февраля 1870 года. – Дневники Софьи Андреевны Толстой. 1860–1891. М., 1928, с. 30).

Хорошо сказано С. М. Соловьевым: «Прикрепление крестьян – это вопль отчаяния, испущенный государством, находящимся в безвыходном экономическом положении» (С. М. Соловьев. Публичные чтения о Петре Великом. М., 1984, с. 23). Хорошо сказано и дальше: «Прошедшее, настоящее и будущее принадлежат не тем, которые уходят, но тем, которые остаются, остаются на своей земле, при своих братьях, под своим народным знаменем» (с. 27).

Дворянская империя все-таки боялась дворян. Вот один пример. Директор Павловска (тогда еще села), ведавший его строительством, К. Кюхельбекер «просил начальствующих лиц при Ладожском канале о пропуске строевого леса для Павловского, по-мимо прочих лесных гонок, не в очередь. Извещенный об этом цесаревич <���Павел> писал ему <���К. Кюхельбекеру> из Вены, от 11-го декабря 1781 г.: „что касается до ваших распоряжений, все, как мне кажется, очень хорошо, кроме пропуска не в очередь, по-мимо других <���«по-мимо» здесь и выше означает – не в черед, минуя>, материалов, нам назначенных. Кроме того, что это, по-моему, несправедливо, – оно возбудит ропот в других“» (Павловск. Очерк истории и описание. 1777–1877. Составлено по поручению е. и. высочества государя великого князя Константина Николаевича. СПб., 1877, с. 22).

Кюстин не страшен. Он типичен как иностранец и как человек своего времени. Но вместе с тем его произведение любопытно.

Графиня Шуазель-Гуфье в своих «Воспоминаниях об императоре Александре I и императоре Наполеоне I» замечает после отступления Великой армии из России: «Наполеон только сам себя мог победить». И это очень верно: победить себя ошибкою своего похода на Россию! А вместе с тем что нового сообщает эта остроумная мысль?

«Вызвонить грех» – отлить колокол, чтобы он своим звоном вымолил у Бога прощение. Или – отлить колокол в чью-либо память. Таков был обычай.

Граф Аракчеев отлил колокол на память о своей убитой крестьянами любовнице – Настасье со следующей надписью: «В поминовение усопшей рабы Божией Анастасии. Г. А. <���то есть «Граф Аракчеев»> в село Оскую 1828-го году. Весу в колоколе… пуд». Это колокол «на память». Но одновременно он отливает колокол по казненным им убийцам Настасьи: «За упокой усопших рабов Божиих крестьян Грузинской вотчины. Г. А. <���т. е. «Граф Аракчеев»>. В церковь Грузинского кладбища, 1828 году. Весу в колоколе… пуд». Следовательно, одновременно: и «вызвонить» и «помянуть»!

В имении Аракчеева Грузине на Волхове было на роскошных памятниках огромное количество надписей, в которых Аракчеев изливался в своей любви к сослуживцам, к любовнице Анастасии, к родителям и прежде всего, конечно, к Александру I. Но когда Александр вызвал его перед смертью в Таганрог, Аракчеев не исполнил предсмертной воли императора – не поехал. Не поехал и к горячо любимой им умирающей матери по ее предсмертному вызову. А 14 декабря 1825 года отказался пойти за Николаем I на Сенатскую площадь.

В центре Грузина высился памятник Александру I, стоивший около 30 000 рублей на тогдашние деньги. К. К. Случевский пишет о доме Аракчеева: «Большого внимания заслуживают хранящиеся здесь знаменитые часы; они, после кончины императора, были заказаны Аракчеевым в Париже за громадную, по тому времени, сумму – 29 000 рублей ассигнациями и должны были бить только один раз в сутки: в 10 час. 50 мин. – час кончины государя <���Александра I>; в этот час медленно открывается медальон императора Александра I и раздаются грустные звуки „вечной памяти“. Уныло разносится звон часов по небольшой комнате, где все сохранилось в первоначальном виде, только нет более на кушетке самого Аракчеева: говорят, во время боя часов он всегда сидел на ней. Небольшая, но мастерски исполненная фигура его <���Аракчеева> на часах полна неописуемой грусти» (К. К. Случевский. По северо-западу России. Т. I. СПб., 1897, с. 14–15).

Может существовать историческая память даже при исчезновении самих памятников. Так было, например, в Ярославле. «В Ярославле сохранился очень оригинальный, невидимый след этого рубленого города <���деревянного города, построенного еще, возможно, при Ярославе Мудром>, о котором нет более и помину: это крестные ходы с иконою Владимирской Божией Матери, которые совершаются будто бы как раз по тому пути, где стояли некогда давно позабытые деревянные стены тогда еще <���при основании Ярослава> небольшого Ярославля. В те дни, во дни Ярославовы, люди обходили в действительности существовавший город; теперь обходят они не существующий, но невидимо присущий призрак его» (К. К. Случевский. По северо-западу России. Т. I. СПб., 1897, с. 152). Было бы правильно отмечать места памятников культуры и истории, разрушенных в 30–50-е годы, да и в последующее время небольшими памятными знаками (досками, обелисками и пр.). Это было бы хорошей воспитательной мерой для наших часто слишком ретивых градостроителей, заслуживающих названия градоразрушителей.

Петр Иванович Трубецкой (род. в 1871 г.) был «большой барин». Большой барин – это не тот, кто играет в щедрость, в широту и пр. В настоящем большом барине должна быть доля наивности.

Когда открылась Московско-Ярославская железная дорога и ехать в свою Ахтырку стало удобнее не на лошадях, а через станцию Хотьково, П. И. Трубецкой сердился: «Как это, – бывало, еду когда хочу в Ахтырку, а теперь и в свое имение должен ехать непременно в два часа дня, когда прикажут, по какой-то чугунке».

Едучи в Москву, он говорил кондуктору: «Скажи, любезный, машинисту, чтобы скорее ехал, а то я опоздаю в Сенат». Кондуктора знали старика, брали на чай и говорили: «Слушаюсь, ваше сиятельство».

Особенно неприятно Трубецкому было то, что не всегда можно было иметь отдельное купе I класса и со стариком заговаривали незнакомые пассажиры. «Где изволите служить, ваше превосходительство?» – «Вы спрашиваете, где я служу, – вы спросите, где мне служат! В правительствующем Сенате, милостивый государь» (Кн. Евгений Трубецкой. Из прошлого, с. 19).

С вышкой Пашкова дома (Румянцевского музея) в Москве связано интересное воспоминание. Н. Федоров писал: «Вспомним про забытый исторический факт преклонения в 1818 г. перед Кремлем с вышки Московского Румянцевского музея трех императоров – одного настоящего и двух будущих: прусского короля Фридриха Вильгельма III и двух его сыновей: будущего короля Фридриха Вильгельма IV и будущего короля и императора Вильгельма I, – в благодарность за спасение Россиею Пруссии и Европы от ига Наполеона» (Философия общего дела, т. II, 1913, с. 221). Много ли москвичей знает об этом факте – как-никак заставляющем гордиться русское сердце.