Всеволод Овчинников - Сакура и дуб (сборник)

Почему у англичан столь обострено чувство общественной иерархии? Почему у них столь живучи сословные различия и предрассудки? Не приходится сомневаться, что эти черты сознательно культивируются в народе теми, кто держит в своих руках бразды правления и потому заинтересован, чтобы каждый четко знал свое место на общественной лестнице и строго его придерживался. Но, формируя выгодные для себя традиции и нормы поведения, власть предержащие апеллируют к некоторым конкретным особенностям национальной философии. В результате их усилий англичанам подчас свойственно понимать свободу прежде всего как «свободу выбора» или как «свободу от регламентации», а равенство – прежде всего как «равенство возможностей» или как «равенство людей перед законом».

Однажды мне удалось втянуть в разговор на эту тему нескольких членов парламента. Дело было за чаем на открытой террасе Вестминстерского дворца, выходящей на Темзу.

– Мы, англичане, вообще более привержены идеалу свободы, нежели идеалу равенства. Причем свобода для нас – это прежде всего невмешательство в естественный ход вещей, – сказал первый. – Би-би-си, если помните, провела как-то целый цикл передач, главный вывод которых сводился к словам: «Чем больше равенства, тем меньше свободы».

– Недаром говорят, – добавил второй депутат, – француз не любит иметь вышестоящих – он поднимает на них глаза с озабоченностью; англичанин же любит иметь нижестоящих – он опускает на них глаза с удовлетворением…

Трактуя на безопасный для себя лад понятие свободы, британская элита и в прошлом, и в нынешнем веке упрямо отвергала два других лозунга Великой французской революции: равенство и братство.

На какие же стороны жизненной философии англичан опираются те, кто поощряет сословные различия и предрассудки? Ставка здесь – и надо сказать, небезуспешно – делается на сам подход к жизни.

Англичане инстинктивно чураются какой-либо регламентации, считая ее вторжением в естественный ход вещей. Идеалом их жизненной философии можно назвать беспрепятственное развитие индивидуального. Они исходят из того, что все живые существа – люди, растения, животные – не только принадлежат к разным видам, но и внутри каждого вида отличаются друг от друга индивидуально – в этом смысле природа не знает равенства. Причем только свободное, естественное развитие способно наиболее полно выявить черты индивидуального своеобразия.

Такова, стало быть, благодатная почва для представлений о том, что свобода от постороннего вмешательства и равенство возможностей вовсе не исключают определенного неравенства среди живых существ, которое налицо в природе, и потому, мол, естественно и в человеческом обществе. Англичанина, обладающего подобной жизненной философией, легче убедить в том, что всех людей нельзя ставить на одну доску, как нелепо равнять гончую с овчаркой или скаковую лошадь с ломовой.

Английская элита рассматривает себя как породистый класс, который под воздействием таких факторов, как наследственность, традиции, воспитание, лучше других подготовлен для управления страной, как особый сорт людей, специально предназначенный стоять у кормила власти. «Одни люди заведомо принадлежат к породе руководителей, другие – к породе руководимых». Не нужно думать, что подобный взгляд ушел в прошлое вместе с эпохой королевы Виктории. Он доныне бытует на Британских островах – и не только в темных закоулках человеческого сознания, но вполне открыто, на страницах газет.

Именно об этом, например, из года в год пишет в «Санди телеграф» ее ведущий публицист Перегрин Уорсторн. «Бесклассовая Британия не сработает» – гласит заголовок одного из его воскресных обозрений. Автор полемизирует с западногерманским журналом «Шпигель», по мнению которого в недугах Британии повинны ее классовая система, снобизм менеджеров, относящихся к рабочим как к существам низшей касты. Перегрин Уорсторн пытается доказать обратное. Проблемы современной Британии, утверждает он, порождены не недостатком, а избытком равенства. Беда в том, сетует он, что социальный разрыв, который разделял менеджеров и рабочих, – разное образование, разный выговор, разный культурный уровень – ныне значительно сузился. В прежние времена менеджер был не просто боссом. Он был членом класса, которому на роду написано отдавать приказы, и выглядел, одевался, говорил иначе, чем все. Подобным же образом рабочий был не просто рабочим. Он принадлежал к классу, предназначенному выполнять приказы, и выглядел, одевался, говорил соответственно. Иерархия шла на пользу авторитету одних и дисциплине других. Люди знали свое место. Именно это и гарантировала классовая система. Сегодня, вздыхает Перегрин Уорсторн, дело обстоит иначе. Но не из-за того, что Британия слишком медленно приближается к идеалу равенства, в чем ее часто упрекают иностранцы, а именно потому, что движение к этому идеалу оказалось «чересчур поспешным».

Еще более прямолинейно и откровенно высказала эту мысль Маргарет Тэтчер. Она назвала «неустанную погоню за равенством» первопричиной всех бед современной Британии. Сущность политической философии тори она сформулировала в своем изречении: «Равенство возможностей становится бессмысленным, если оно не предполагает права на неравенство».

Итак, сословные различия оказались в Англии более стойкими, социальный апартеид – более глубоким, чем в других западноевропейских странах. Однако правящей элите удалось избежать превращения в замкнутую наследственную касту и тем самым продлить свою жизнеспособность. С развитием торговли и промышленности влияние старой земельной аристократии, казалось бы, должно было пойти на убыль. Но она сумела сохранить его, распахнув двери перед теми, кто был готов подкрепить своим богатством и влиянием позиции титулованной знати в обмен на желанную возможность смешаться с нею. Однако проникнуть в этот круг избранных всегда можно было лишь при одном непременном условии: приняв сложившиеся у элиты общества традиции и нормы поведения. Аристократия, таким образом, омолаживалась притоком свежей крови, оставаясь наследственной кастой лишь в смысле своего образа жизни.

Английское общество разделено перегородками, как ствол бамбука. Каждый стремится карабкаться вверх, проникнуть в класс выше собственного, и усилия этого класса направлены на то, чтобы помешать ему подняться.

Английский верхний класс умело избегал окопной войны. Когда давление снизу становилось слишком сильным, он совершал тактический отход. Верхний класс уступал спорную территорию добровольно, без кровопролития и слез, но, конечно, захватив с нее при отходе все, что имело какую-либо ценность.