Кейтлин Моран - Быть женщиной. Откровения отъявленной феминистки

– И еще я боюсь, что, если человек посмотрит мне в глаза, он увидит, что я демон .

В один прекрасный день после шестимесячного знакомства я вижу его лежащим на кровати с волосами, откинутыми назад. И я понимаю, что это на самом деле он носит челку , потому что у него небольшое косоглазие.

Да, конечно, я о нем думаю. Господи, я его хочу.

Раньше я гордилась нашими братско-сестринскими отношениями. Но тут я наконец перестала обманывать саму себя и признала, что он имеет рост метр девяносто и чертовски накачан под мешковатым комбинезоном, а глаза у него зеленые, как у дракона. Представляя поцелуй с ним, я вспоминала его губы – розовые, как у девушки. Я воображала, как мне придется быть острожной, чтобы поцелуй длился дольше. Его маленький рот заполнял половину моей головы.

И вот мне шестнадцать, а ему девятнадцать, и мы курим на газоне перед собором Св. Петра.

Стоял конец октября. Прошло два месяца после первой встречи, и это первый день, который мы проводим вместе. Мы присматриваемся друг к другу.

Я видела его девушку, поэтому знаю, что мы не будем «встречаться» – если только она вдруг не умрет, что было бы ужасно грустно. Тем не менее у нас был отличный день: мы купили альбом группы Fleetwood Mac, стащили дезодорант из аптеки, да и вообще отлично прогулялись.

Я постаралась выглядеть хорошо и тщательно подобрала гардероб. Я только начала зарабатывать деньги и теперь могу купить одежду в магазине, а не рыться в куче тряпок на распродаже. На мне бирюзовая длинная юбка, ботинки Dr. Martens и жилетка. Это моя лучшая одежда, и это мой лучший день, и стая голубей пролетает мимо нас, и это осень, и небо бесконечно, и я могу ждать его, я буду просто ждать его, она может умереть, в конце концов, бывают же внезапные смерти.

Мэтт спрашивает:

– У тебя было прозвище в школе?

– Да, – отвечаю я.

– Они называли тебя жирной?

Итак, это был первый раз, когда я почувствовала, что мир остановился. Все на одну секунду стало очень холодным, ярким и неподвижным. Фотовспышка. Кто-то только что сфотографировал нас, чтобы показать этот снимок в конце жизни: «Вот некоторые из самых плохих моментов!» Мэтт Уэйл и я на газоне возле собора, октябрь 1991 года.

Я думала, что удачно спрятала лишние 25 кг, прикрыв их новой рубашкой и жилетом. Я думала, что мои волосы такие длинные и блестящие, а глаза такие голубые, что они затмят все остальное. Я надеялась, он не заметит, что я толстая.

Ну вот, я это сказала. Мне 16 лет, и я вешу 100 кг. Все, что я делаю, – это сижу, ем хлеб с сыром и читаю. Я жирная. Мы все жирные. Вся семья жирная.

У нас в доме нет большого зеркала, поэтому, когда я хочу видеть себя голой в полный рост, я должна идти в город в магазин и притворяться, что собираюсь примерить клетчатую юбку.

Я девственница, я не занимаюсь спортом и мало хожу, поэтому выгляжу как огромная, сонная, бледная корова. Смущенно стоящая перед зеркалом в ожидании плохих новостей. Это и есть плохая новость. Девочки-подростки должны быть гибкими и сексапильными. Толстая девочка-подросток – бессмысленное существо. Это альбатрос. Уродливая белая птица.

«Зато я умная», – говорю я себе. Это утешает меня. А тело – лишь оболочка для мозга. Я умная, и потому не важно, что я толстая.

Я жирная.

Я полностью осознаю, что́ на самом деле скрывается за словом «жирная». Это не просто описательное слово, как «брюнетка» или «рост 186 сантиметров».

Это ругательство. Это оружие. Это обвинение, отрицание и отторжение. Когда Мэтт спрашивает, не называли ли меня «жирной» в школе, он уже представляет меня с жалостью, в низших рядах иерархии – среди двух азиатских детей-заик, свидетеля Иеговы с одним глазом, малыша-дауна или мальчика-гея.

Мэтт сочувствует мне, а значит, он никогда не трахнет меня, а значит, я умру от горя, возможно, в течение следующего часа, раньше, чем докурю сигарету, мокрую от слез.

В моей семье, моей толстой семье, никто из нас никогда не произносит слово «жирный». «Жирный» – слово, которое вы слышите на детской площадке или на улице, – запрещено использовать дома. Дома, вместе, мы в безопасности. Здесь нашим чувствам никто не повредит, потому что мы никогда не признаем, что жир существует. Мы никогда не признаемся себе, что мы семья слонов.

Но молчание – штука опасная. Потому что оно приводит к тихому стоическому принятию того факта, что есть вещи, в которых мы никогда не можем принять участия: шорты, плавательные бассейны, платья с открытыми плечами, катание на роликах, широкие юбки с воланами, обтягивающие майки, высокие каблуки, скалолазание, флирт, поцелуи, чувство уверенности.

И при этом ни слова о том, чтобы похудеть.

Идея, что можно перестать быть жирными, – это абсолютная утопия.

Мы жирные и будем жирными всегда, и мы никогда, никогда не будем говорить об этом, и это конец. Мы вытащили лотерейный билет с надписью «Жирдяй», и это приговор. Жир – это как национальность, как набор хромосом.

В результате в мире существует очень мало вещей, которыми мы можем по-настоящему насладиться. Лето мы проводим в поту. В межсезонье ветер прижимает юбки к нашим бедрам, и это не доставляет удовольствия никому – ни зрителям, ни нам самим.

Зима – единственное время, когда мы чувствуем себя комфортно: укрытые с ног до головы джемперами, пальто, сапогами и шапками. Я начинаю любить Санта-Клауса. Если бы я вышла за него замуж, то на его фоне казалось бы почти худой. Мы все мечтаем о переезде в Норвегию или на Аляску, где могли бы все время носить пуховики.

Когда идет дождь, мы счастливее всех. Тогда мы можем просто остаться дома, в пижамах, вдали ото всех.

В тот день, когда Мэтт Вэйл задал мне свой страшный вопрос, у меня под одеждой был купальник, сохранившийся с того времени, когда у меня был 12-й размер. Это был своего рода примитивный и неэффективной корсет – я мучительно втягиваю живот.

– Нет! – говорю я, высокомерно поднимая брови, как Ава Гарднер.

Я затягиваюсь сигаретой еще раз и больше не втягиваю живот. Он подвел меня. Зачем беспокоиться?

«Нет, они не называли меня в школе жирной, Мэтт, ты, не замечающий своей сексапильности чудак, по которому я буду сохнуть ближайшие два года, чей свитер я украду и буду хранить под подушкой, а потом как бы случайно заставлю тебя расстаться с девушкой».

Они не называли меня «жирная». Они называли меня «жирдяйка».

Заставляет ли слово «жирная» вас вздрогнуть? Возникает ли у вас чувство, что я груба или неделикатна, когда произношу его? Если в разговоре произносится слово «жирная», оно тревожит людей, как затихающая сирена. Обычно в ответ раздается: «Ты не толстая! Конечно, ты не толстая!» Именно это обычно слышит толстый человек, который, возможно, просто хочет поговорить о своей проблеме, а не слушать лживые уверения.