Валерий Панюшкин - Двенадцать несогласных

Виса закричал:

– Молчи! Что ты делаешь!

И увидев глаза Висы в толпе митингующих, замгенпрокурора сел в машину и уехал.

В тот же вечер Виссариона Асеева пригласил к себе в кабинет бесланский прокурор Алан Батагов. Он сказал, что пикет на федеральной трассе незаконный. Что организаторы пикета будут привлечены к ответственности. Что Виса должен взять ответственность за организацию пикета на себя, иначе прокуратура будет обвинять в организации пикета того Висиного приятеля, который дал палатку.

И Виса взял на себя ответственность. И не только потому, что не хотел подставлять приятеля. Он действительно теперь был против власти. Потому что власть была за войну.

Он не знал тогда, что кроме этого административного дела против него заведут еще и уголовное. Он не знал, что ему больше не дадут избраться в депутаты. Не знал, что Учительский комитет на сайте, сделанном Виссарионом Асеевым, разместит объявление, что не разделяет политических взглядов Виссариона Асеева и не считает Виссариона Асеева членом Учительского комитета. Не знал, что будет избит на пороге собственного дома.

Но он чувствовал: что бы с ним ни случилось – это лучше, чем война.

– Продано! – Аукционист стукнул своим молоточком, и публика потянулась вон из зала.

Анатолий стоял в дверях, смотрел на людей, проходивших мимо, и думал, что у них тоже есть униформа: малиновые клубные пиджаки к тому времени вышли уже из моды, и в моду вошел Версаче. Все эти люди на аукционе одеты были либо в версачиевские черные пиджаки, либо в версачиевские же кожаные куртки и рубашки поло. «Как у нас, – подумал Анатолий, – парадная форма и полевая».

– Толь! – его окликнул начальник аукционной охраны. – Пойдем.

И повел его в комнату, где стояли мягкие кожаные диваны и телевизор. И протянул ему конверт. В конверте лежала новенькая стодолларовая банкнота. Приличные деньги для Москвы 1994 года. Сумма, равная месячной зарплате Анатолия Ермолина, когда тот служил командиром группы спецназа «Вымпел» в чине майора.

«Елка зеленая, – подумал Анатолий. – Четыре часа в дверях постоял, и вот на тебе, сто долларов».

Он все никак не мог привыкнуть, что бывают такие деньги и что бывают люди в версачиевских пиджаках, ворочающие миллионами. Он вырос в семье военного. Его детство прошло в военных городках: станица Кущевская Краснодарского края, город Мичуринск Тамбовской области, поселок Вернойхен под Берлином. Восточная Германия казалась ему верхом красоты, культуры и благосостояния, он каждый раз радовался, уезжая из Вернойхена на каникулы в Советский Союз, потому что там – Родина, и каждый раз радовался возвращаться после каникул в Вернойхен, потому что там улицы метены, а из булочных, мимо которых шагаешь по тротуару, пахнет сдобой и марципаном.

И он огорчился, когда отца перевели служить в поселок Сиверский Ленинградской области. У четырнадцатилетнего Толи Ермолина была мечта: он хотел поступить в московское Высшее пограничное училище на факультет военных переводчиков. В газете «Красная звезда» он прочел, что на этом факультете готовят «офицеров с высшим военно-специальным образованием переводчик-референт». Он примерял на себя это «офицер с высшим военно-специальным образованием переводчик-референт» и понимал, что черта лысого достанется такое счастье мальчишке, который готовится к поступлению в железнодорожной школе № 43 поселка Сиверский под Гатчиной.

Но он поступил. Несмотря на то, что от школьных занятий отвлекала необходимость почти каждый день драться с местной шпаной. Несмотря на огромный конкурс. Несмотря на проходной балл 24,5. Он поступил и чуть ли не в первый день был направлен в наряд на кухню. Там его работа заключалась в том, чтобы вычерпать помои из каменной чаши, где до этого мыли на все училище посуду. Чаша была величиной с небольшой бассейн. Толя стоял по колено в помоях с ржавым ведром в руках. Поверх увенчанного колючей проволокой забора он видел зарево. Это светилась Москва. Толя смотрел на зарево и думал: «Четыре года! Куда я попал? Четыре года!»

Их факультет в училище считался элитным. От этого муштра в отношении курсантов их факультета была особенно строгой. В первую увольнительную Ермолина отпустили только к концу второго курса, и в первой же увольнительной он познакомился с девушкой, на которой потом женился, прижил двоих детей, прожил двадцать пять лет и живет до сих пор. Единственной отдушиной в этой казарменной жизни были уроки иностранного языка. И даже в прямом смысле слова: занятия вели молодые женщины, пахнувшие «Пуазоном», или вальяжные интеллигентные полковники, пахнувшие модной тогда туалетной водой «Арамис девин». Один из таких полковников, видя, что курсант Ермолин клюет на занятиях носом после ночного наряда, сказал ему тогда:

– Гоняют вас?

– Гоняют, товарищ полковник.

– Держитесь. Это ничего. От внешнего давления в человеке вырабатывается способность сопротивляться. Внутренний стержень, знаете ли. И если нет задачи этот стержень сломать…

Задачи сломать курсанта начальник училища перед собой не ставил. Он ставил задачу вырастить хорошего офицера. Его любили. И если он вызывал курсанта к себе, это был добрый знак. Однажды, на последнем уже курсе, начальник училища вызвал к себе Ермолина. В кабинете начальника сидел, покойно сложив на коленях тяжелые руки, человек в штатском с нарочито даже задумчивым лицом.

– Кто я, знаешь? – спросил этот штатский.

– Так точно, – Толя кивнул.

Конечно он знал, кто это. Какой же военный, тем более курсант, не знал тогда полковника Карпухина, легендарного командира отряда специального назначения «Альфа». Карпухин тем временем продолжал:

– Афган. Война. Можешь погибнуть. Твое решение? – Черт, он приглашал мальчишку служить в «Альфу»!

– Я согласен, – ответил Ермолин, нимало не задумываясь.

– Иди, – улыбнулся Карпухин, и на этом разговор закончился.

Несколько месяцев Ермолин тихо радовался, что будет служить в самом героическом армейском подразделении страны. И девушка, ставшая уже его женой, тихо радовалась, что не поедет за мужем куда-нибудь в бухту Провидения, а останется в Москве. Через несколько месяцев начальник училища снова вызвал Ермолина и сказал:

– Толь, в «Альфу» отбирали четырех человек. Трое основных, четвертый запасной. – У курсанта сжалось сердце, а начальник продолжал: – Ты был запасной, Толь. Не расстраивайся. В «Альфу» ты не попадаешь, но можешь выбрать, где хочешь служить, постараемся посодействовать.

Курсант Ермолин чуть не плакал. Но улыбнулся и ответил лейтенантской поговоркой:

– Товарищ генерал, меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют. Может, во Владивосток? Круто. Океан. Трепанги. Икра…