Владимир Соловьев - Русский вираж. Куда идет Россия?

Но если начать перечитывать классическую русскую литературу второй половины XIX — начала XX века, мы нигде не увидим этого чувства своей второсортности по отношению к западной цивилизации. Чехов, например, очень иронично пишет о европейских боннах и гувернантках, всех этих французах-англичанах-немцах — фактически издевается над ними.

Хорошо, допустим, что Чехов не настолько показателен — у него вообще нет ни одного положительного героя, Антон Павлович страшно циничный писатель. Но ни у Тургенева, ни у Толстого, ни у Пушкина мы не увидим никакого «преклонения перед Европой», никакого ощущения, что Россия — страна отсталая. Напротив, иностранцы массово приезжали сюда, мы победили в войне 1812 года, европейца на нас работали и считали за счастье пристроиться где-нибудь в русской глубинке, воспитывая купеческих или помещичьих детей.

С какого же момента в русской культуре началось это самоунижение и самоуничижение? Когда исчезло то чувство превосходства над Европой, которое четко прослеживается у Чехова? Ведь советская идеология об этом тоже не забывала.

То ли сработал обратный эффект пропаганды, когда люди разочаровались в доказательствах того, что в нашей стране все замечательно, а на Западе сплошной негатив, — при том что за десятилетия, прошедшие после Второй мировой войны, все сильно изменилось (как сказала Нэнси Рейган: «Советские женщины самые счастливые, потому что они не знают, как надо жить»). То ли государственное унижение постсоветского периода, ставшее уже привычным, оказало свое воздействие. Но, повторим, в российской истории не просматривается никаких свидетельств того, что мы всегда воспринимали свою страну как отстающую — хотя, конечно, бывало всякое.

По всей видимости, дело в том, что, потеряв в очередной раз страну, россияне стали относиться к себе гораздо критичнее независимо от того, что им говорит власть, и от того, что говорят партнеры или враги на Западе. Просто для народа дважды реально потерять государство в течение одного столетия — это очень сильная травма. И очень важно, что президент Путин эту тенденцию самоуничижения видит и пытается ее переломить.

Знает ли Путин рецепт лечения этой национальной травмы? Конечно, нет. И вряд ли кто-либо еще знает, как действовать в подобных случаях. Просто Путин, переживший эту травму сам, интуитивно понимает, в отличие от молодого поколения российских политиков, роль этой травмы в политической культуре страны и пытается с ней иметь дело.

Накануне Олимпиады Владимир Путин сказал, что она нужна, чтобы встряхнуть страну. И страна действительно встряхнулась. Приятное впечатление произвело то, что Путин, организовав мероприятие на весьма высоком уровне — это, пожалуй, одна из лучших Олимпиад в истории, — сам занял очень скромную позицию. Он практически ничего не комментировал, бросил лишь одну фразу по поводу игры с американцами: «Правила есть правила», — не выступал, не давал интервью, не хвалился. Он весьма стильно провел эти Игры, и ожидание того, что они станут триумфом президента Путина, сумел как-то свести к тому, что это должен быть триумф страны.

При этом нельзя забывать, что Олимпиада, безусловно, хорошее подспорье, однако вряд ли способна стать долгосрочным инструментом решения проблем. На какое-то время уровень патриотизма возрастет, но значение спорта в российском культурном коде не стоит преувеличивать. Советский Союз совсем незадолго до своего распада провел Олимпиаду в Москве и выиграл ее, практически все рекордные олимпийские выступления СССР пришлись на последние годы советской власти, а уже после распада сборная стран СНГ, единственный раз выступившая в этом качестве, набрала фантастическое количество медалей.

Наступит выздоровление или нет, мы не знаем. Но ясно, что, пока эта проблема не будет решена и Россия не почувствует себя действительно великой, влиятельной страной, сверхдержавой, никакие Путины и успешные Олимпиады ее таковой не сделают. В конце концов, ты велик настолько, насколько сам ощущаешь себя влиятельным, а если ты ощущаешь себя ущербным, то любые твои шаги на внешнеполитической арене будут отражать эту ущербность. И это то, что мы видели на протяжении последних 25 лет.

О России говорят и думают все: от президента до простых граждан. Но при этом все имеют в виду совершенно разные вещи. В знаменитой книге Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Одноэтажная Америка» есть интересное наблюдение. Куда бы писатели ни приезжали в США, местные жители старались убедить путешественников, что здесь — не настоящая Америка, а для того, чтобы увидеть настоящую, надо ехать куда-то еще. Похоже, с Россией все обстоит ровно наоборот. Почти все, как правило, уверены, что там, где они, и есть настоящая Россия.

Когда президентом был Дмитрий Медведев, он описывал в своих программных выступлениях страну, которой не существовало в реальности, но которую ему хотелось бы построить и президентом которой он хотел бы быть. Настоящая Россия его по многим причинам не удовлетворяла. Он рисовал в своей голове — и транслировал это видение всем нам — другую Россию: модернизированную, инновационную, демократическую, где нет коррупции, но правит закон.

Однако он так и не предложил своего рода «дорожной карты» политической и экономической модернизации страны, а в основном пытался решить многочисленные отдельные проблемы, делая это бессистемно и, соответственно, в большинстве случаев безуспешно. Решая одни проблемы, он невольно усугублял другие, теряя время и растрачивая свой авторитет и возможности.

В политическом мировоззрении Владимира Путина живет вторая Россия. Она сформировалась у него если не в 2000 году, то в любом случае достаточно давно и мало изменилась с тех пор. Когда-то его Россия тоже была полностью виртуальной, но с тех пор некоторые ее черты обрели характер видимой реальности — не в последнюю очередь благодаря целостности и системности сформированного Путиным образа.

Третья Россия существует в головах российских оппозиционеров. Она имеет не больше общего с реальной страной, чем представления Путина или Медведева, но кроме того, оппозиции, во-первых, не удалось предложить системную картину, которая стала бы альтернативой путинскому видению. Во-вторых, не сложилось и образа, равного по привлекательности, скажем, медведевскому — современной и динамичной страны. В-третьих, увлекшись борьбой с властью, оппозиция так и не сумела привлечь на свою сторону народ. В итоге будущая страна, которую все последние годы предлагала построить оппозиция, оказалась непривлекательной для народа и неконкурентоспособной по сравнению с видением, представленным российским руководством.