Владимир Соловьев - Русский вираж. Куда идет Россия?

Действительно, недовольство русского населения ситуацией в стране было очевидно. Кроме того, и выборы, и лозунги, и митинги, и беспорядки на национальной почве, которые происходили за последние три года, показали, что недовольство начинает становиться политизированным. Конечно, проблема русского и нерусского национализма есть. Националистические настроения обычно связаны с ощущением того, что, во-первых, русские в России сегодня имеют меньше прав, возможностей и защиты, нежели приезжающие гастарбайтеры, а во-вторых, что требования к русским по соблюдению законности и правопорядка выше, чем к тем же гастарбайтерам и переселенцам из бывших союзных республик, которые откровенно покупают у полиции регистрацию, прописываясь по 50 человек в одной комнате, и т. п.

Многие люди, приезжающие в Россию из других национальных регионов, оказываются не готовы к тому, чтобы жить в другой культурно-этнической атмосфере, — они привозят свои традиции, не адаптируя их под новое место жительства. Это тоже вызывает очень большое недовольство. Особенно остро стоит проблема в отношении выходцев с Северного Кавказа и мусульман в целом. Конфликт на самом деле очень серьезный и абсолютно не новый. Он был выражен и в Российской империи, и в Советском Союзе — вспомните постоянные конфликты и противоречия, возникавшие в условиях, когда русское население фактически впервые сталкивалось с населением национальных окраин.

Отчасти трудности заключаются в том, что административно-территориальное деление России до сих пор строится по национальному признаку. В России есть административные единицы, смысл которых в том, чтобы сохранять этнические, культурные, религиозные особенности и традиции той или иной национальности или религиозной группы. Это, к примеру, республики Северного Кавказа, Татарстан, Башкортостан. При этом, как ни парадоксально, русские — вроде бы титульная нация — стали единственным народом, который такого образования в России не имеет. Если у всех есть своя республика плюс Россия, то у русских своей республики в Российской Федерации нет, и от этого возникает заметное ощущение неравенства.

Русские, приезжающие в национальные республики, должны жить по правилам этих национальных республик, а граждане, приезжающие из своих республик в Россию, продолжают жить по своим правилам. Получается, что у них как бы две родины — большая и малая, чего русские фактически лишены. Не говоря уже о том, что, казалось бы, именно русские должны были иметь от образования своего национального государства максимальные преференции в политической, социальной прочих сферах. То есть национальные границы, проходящие по территории России, по-прежнему представляются большой бомбой с часовым механизмом, которая в следующие десятилетия может взорваться.

Первым, кто начал говорить об этой опасности, был Юрий Андропов, который втайне, будучи еще главой КГБ, пытался разрабатывать планы по уходу от национального принципа территориального деления и созданию монолитного Советского Союза. Он оказался прав: Советский Союз распался именно по границам союзных республик, которые теперь превратились в международные. Что с этим делать в России, никто не знает. Ведь даже Андропов, руководитель всесильного КГБ, так и не решился открыто заявить о своих планах, уверяя, что они интересуют его только с аналитической точки зрения. Сегодня же любой политик, который поставит перед собой подобную задачу, подпишет себе смертный приговор — в лучшем случае политический, а может, и физический.

Есть ощущение, что в новую парадигму Путина фактически загнал Запад и те вызовы, которые появлялись с его стороны. Прежняя парадигма рушилась, но в стороне от нее неожиданно возникла другая. Забавно, что по своей канве она нечаянно совпала с парадигмой советской — с Олимпиадами, развитым ВПК и, если можно так выразиться, ренессансом холодной войны — точнее, прохладной войны, «вторая половина XX века 2.0».

Любопытно, к слову, представить, как бы разворачивались события, если бы президентом страны сейчас был не Путин — к примеру, продлилась бы медведевская парадигма. Как бы сейчас Россия реагировала на происходящее? Во-первых, очевидно, что не было бы ни малейшей попытки бороться за Крым. Во-вторых, не было бы смены министра обороны. То есть все бы оставалось по-прежнему. Не потому что Медведев хороший или плохой — просто в силу и возраста, и образования, и симпатий он, конечно, гораздо ближе к не то чтобы американской, но в любом случае не советской парадигме. Он же сам о себе говорил, что он первый российский президент, который не работал в Советском Союзе. И вдруг эти ростки Советского Союза проявились — как со своими плюсами, так и со своими минусами.

На самом деле такая парадигма третьего срока Путина объясняет и милитаризацию экономики с возвращением оборонного сектора и назначением туда Дмитрия Рогозина с его очень однозначными взглядами, и колоссальное внимание непосредственно к военным, и назначение Сергея Шойгу, которое имело целью в первую очередь внушить армии оптимизм и окрылить, при том что Шойгу даже не человек изнутри системы, и защиту соотечественников за рубежом. Если смотреть на все это в комплексе, станет ясно, что Путин на третьем сроке осознал: если Россия не станет сверхдержавой, в том числе и военной, она просто перестанет существовать как страна. Дезинтегрируется. Ядерного оружия оказалось недостаточно, — любая сверхдержава базируется на идеологии. В конце концов, мессианство тоже базируется на идеологии. Нужна четкая и внятная система взглядов, система ценностей.

Кажется, Путин вдруг понял, что его система взглядов не разделяется, условно говоря, всеми слоями общества единодушно, и то, что ему казалось очевидным и элементарным, выглядит таким только для него. Систему взглядов Путина можно охарактеризовать довольно просто: это своего рода советское православие. Не светское — а именно советское; то есть православие, которым проникся советский человек, будучи уже взрослым. Он искренне считает себя верующим — но не до потери критичности. Он традиционалист — но не настолько, чтобы нельзя было развестись.

Проект взаимной интеграции с Европой в силу тех или иных причин действительно свернулся — или провалился, как ни называй. Разговоры о том, что мы часть европейской цивилизации, закончились. Путин сумел каким-то образом предложить другую цивилизационную альтернативу — и можно долго спорить, объективными или субъективными были предпосылки для рождения этой идеи.

Важно то, что после нескольких лет идеологических метаний идея евразийской интеграции — не только экономической, хотя с этого все начиналось, но и политической, идеологической, культурной, языковой — стала концепцией возможного будущего, каким его видит Путин. Это очень серьезный стратегический поворот, подразумевающий, по сути дела, отказ от многих стереотипов, которые утверждались, развивались, укреплялись и распространялись последние 20 с лишним лет. И при всем том важно удержаться и от другой крайности — чтобы не превратиться в Советский Союз в самом примитивном смысле слова.