Андрей Буровский - Запретная правда о русских: два народа

Только через два с лишним года Поджио разрешили переписку с родными, без указания при этом места его нахождения. Через восемь лет, в 1834 году, его отправили на поселение в Сибирь. Но к этому времени Мария Андреевна Бороздина уже стала женой князя А.И. Гагарина.

Екатерина Андреевна Бороздина-Лихарева первые несколько лет делала попытки как-то помочь мужу. Но уже весной 1833 года Лихарев «получил печальное известие, что жена его вышла замуж… Это обстоятельство сокрушило Лихарева так, что при блестящих способностях, при большом запасе серьезных познаний, он не смог или не хотел употребить их с пользой» [106. С. 43]. Когда в 1840 го ду он погиб на Кавказе в битве с горцами под Валериком, среди его вещей нашли «портрет красивой женщины превосходной работы» – Е.А. Шостак, бывшей Лихаревой…

Подполковник П.И. Фаленберг женился за несколько месяцев до восстания. Его женой стала Евдокия Васильевна Раевская, дальняя родственница генерала Раевского. Жена сразу же тяжело заболела. При аресте, не желая волновать больную жену, он уверяет ее, что едет в Бессарабию по делам службы. А в Петербурге, в отчаянии от состояния жены, надеясь поскорее вернуться к ней, дает ложные показания: заявляет вопреки истине, что знал о «замыслах на цареубийство», и тем самым обрекает себя на каторгу. К тому же не только себя, но и А.П. Барятинского, принявшего его в Южное общество. Однако подлость не принесла желанных результатов. В Читинском остроге Фаленберг узнал, что жена его, благополучно выздоровев, вышла замуж за другого.

Якушкин так и не увиделся с женой. Артамон Муравьев не дожил до возвращения на родину. Бригген, Тизенгаузен и Штейнгель встретились с женами и детьми уже старцами, после 30-летней разлуки. При этом Штейнгель оставил в Сибири внебрачных детей, сына и дочь. Бригген после амнистии увез с собой сына, а двух дочерей оставил в Туринском монастыре.

А.Е. Розен в «Записках декабриста» пишет, что в Сибири оказалось восемь мужей, отторгнутых от жен и детей, и семь женихов с обручальными кольцами без надежды на сочетание браком с невестами.

Итого статистика: из 23 жен – 3 овдовели, 12 поехали, 2 не поехали «не по своему желанию». Процент «поехавших» или «хотевших поехать» – 74 %. Четвертая часть сделала другой выбор… О чем Некрасов не написал.

Мы хорошо знаем, кто из жен и невест поехал, кто не поехал, какие у кого были обстоятельства, какие приключения ожидали и мужчин и женщин. Потому что все эти русские европейцы, их родственники и друзья были грамотны, занимали высокое положение в обществе, к ним было приковано внимание других людей.

Мы не знаем никаких подробностей о других сосланных в Сибирь по «делу 14 декабря»: о солдатах и унтер-офицерах. Их то ли 600, то ли 800… Никто, как всегда, не считал. Но вот что известно вполне достоверно: солдатки ВСЕ поголовно пошли за мужьями в Сибирь.

Вот и различие.

Еще один штришок: любитель и ценитель народа, обличитель его врагов и страшный борец с его обидчиками, Некрасов-почти-народоволец, не сделал этих солдаток героинями своей поэмы. Он писал ее в 1871 году, когда живы были еще очень многие участники событий, живые свидетели. Вот и обличил бы проклятых крепостников, рассказал бы о великом «подвиге» нескольких сотен русских женщин!

…Но он рассказал про двух княгинь.

…А солдатки, захоти Некрасов «воспеть их подвиг», хохотали бы до колик и до слез.

Но может быть, самое яркое различие между русскими европейцами и туземцами – в их отношении к разным императорам, а в советское время – к генсекам.

Если последовательно изучать историю России как историю этих 0,1–1—2—3 % населения, нам придется согласиться: Екатерина II была самым лучшим из монархов XVIII века! И чуть ли не лучшей из царей и цариц за всю нашу историю. «Золотое время Екатерины» – говорило дворянство. А у всего остального народа была ли причина ее хоть немного любить? Не было…

В истории до сих пор сохраняется представление, что Петр III был намного «хуже» Екатерины, и ему приписывается даже многое такое, чего он никогда и не думал устраивать. Дворяне не любили его и нуждались в объяснениях переворота: ведь если Екатерина убила мужа и уселась на его престол, Петр III должен быть сущим чудовищем!

Екатерина для дворян была хороша тем, что дала им неправдоподобно громадные привилегии, фантастическую власть над крепостными. Такого не имели на французские дворяне времен Людовика XIV, ни немецкие дворяне даже в самом диком германском княжестве.

Но эпоха Екатерины – время невероятного бесправия крестьян, крайне жестокой эксплуатации, насилия и произвола. Классическая эпоха конюшни, крепостных гаремов, время Салтыковой и Струйского.

Что же до Петра III… По мнению крестьян, знаменитый «Манифест о вольности дворянской» был только первой частью реформы. Если дворян «раскрепостили», освободили от службы государству, то ведь тогда и крестьян пора освободить от службы дворянам, раскрепостить. Логика железная, спорить с ней крайне трудно.

Что характерно – и в придворной, самой что ни на есть дворянской среде ходили упорные слухи, что Петр III готовил и второй Манифест – «Манифест о вольности крестьянской». Якобы даже такой Манифест уже и был в проекте… Когда Алексей и Григорий Орловы задушили императора, из обшлага его треуголки торчала бумажка… Потянули – исписанные листы с проектом такого Манифеста… Если верить слуху, Алексей Орлов пулей кинулся к Екатерине: «Вот, матушка, гляди, что отыскали…» Императрица кинулась к свечке, трясущимися руками жгла опаснейший документ…

Если это даже только легенда – то очень характерная легенда. Еще раз напомню – легенда это сугубо дворянская.

А уж на уровне народных представлений не было и тени сомнения: был, был «правильный» документ, да, понятное дело, баре его подменили! Народную веру в хорошего царя и плохих бояр, в подмененные документы видно хотя бы по «Сказке о царе Салтане» – там ведь тоже «ткачиха с поварихой, с сватьей бабой Бабарихой перенять гонца велят» и суют ему, пьяненькому, «неправильную» царскую грамоту.

Гадкие ткачиха с поварихой даже и названы в этой сказке не по именам, а по роду занятий – то есть «по службе». Вполне «производственная» ситуация, и как вот завидущие бабы погубили царицу с сыном, так и жадные бояре губят «крестьянский люд честной», «переняли» Манифест о вольности крестьянской.

Пугачев и восстанавливал «правильный» документ, жаловал крестьян землей и волей, а «негодную Катьку» обвинял в сговоре с барами и в подлоге написанного им Манифеста.

Последним из Лжепетров третьих был основатель секты скопцов, некий Кондратий Селиванов. В 1802 году, в Петербурге, о нем полз упорный слух – мол, это «чудом спасшийся» Петр III. Что характерно, сам Селиванов никогда не подтверждал, но и не отрицал этого слуха.