Ольга Видова - Путин. Наш среди чужих

Глава Казахстана Нурсултан Назарбаев был искренен, когда с возмущением произносил компрометирующие всю политику Горбачева слова: «Когда я задаюсь вопросом: «Чего же хочет наш народ?» — я с уверенностью могу пока ответить на него лишь одно: народ ждет, когда же наступит улучшение его жизни. И он уже не желает ждать светлого будущего. Тем более если ему обещают, что путь к этому, теперь уже качественно иному, будущему пролегает через очередные испытания и потери. На мой взгляд, нет ничего более безответственного, чем популярный среди ряда известных экономистов лозунг: «Чтобы жить лучше, надо выжить». Заявлять такое могут только люди, с одной стороны, убежденные, что в силу своего социального положения уж они-то наверняка выживут, а с другой — неспособные понять, что значит «выжить», когда у человека нет хлеба, чтобы накормить своих голодных детей, нет средств, чтобы их обуть и одеть, нет собственного угла».

Один из политических патриархов СССР, Динмухамед Кунаев, зорко следивший за всеми происходящими процессами в огромной стране, СССР, в книге «О моем времени» даст такую характеристику политике Михаила Горбачева: «Я не согласен с политиками, идеологами и учеными, стремящимися видеть только в далеком прошлом корни тех трудностей, с которыми столкнулась практика советского федерализма в современный период. Немалая доля вины за развал нашего многонационального государства падает на М.С. Горбачева и его команду. Неумелая, я бы сказал беспомощная, практика нынешнего руководителя не только усугубила кризис межнациональных отношений, но и вызвала своеобразную «цепную реакцию» межэтнических войн. Нерешительность, неопределенность сказались, например, в вопросах о восстановлении автономии крымских татар и советских немцев, об удовлетворении интересов турков-месхетинцев, многих других малых и больших народностей, в отношении которых раньше была допущена несправедливость. Порой создается впечатление, что у Горбачева чуть ли не единственным способом решения межнациональных проблем становится «отсутствие всякого решения».

Заметное ослабление и даже «паралич» центральной власти неизбежно привели к тому, что в стране развернулась «война суверенитетов», противоборство союзных и республиканских законов, оказались рассогласованными действия разных государственных органов. Борьба за реальный суверенитет республик правомерна, и я всячески поддерживаю и нахожусь в числе ее сторонников, но она, на мой взгляд, не должна перерастать в автаркию, национальное обособление и замкнутость, вести к противопоставлению одних наций другим, а тем более — всему нашему многонациональному содружеству».

Несмотря на декларативные высказывания Генерального секретаря КПСС на XXVIII съезде, именно этот съезд обнаружил, что перестройка незаметно для ее инициаторов вылилась в демонтаж советской системы. По хронике съезда видно, что третий день заседаний начался с тех же вопросов, что были поставлены Горбачевым еще в первый день. Более того, в процессе дискуссий не вырисовывается даже и намека на конструктивные предложения.

Между тем сложилась ситуация, когда новое еще только начинало проклевываться, а прежние механизмы жизнеобеспечения и функционирования общества оказались парализованными.

Вскоре после съезда встал вопрос о пересмотре Союзного договора и о создании нового. Предполагалось, что в нем должен быть четко сформулирован правовой статус союзного государства и союзных республик, закреплены их суверенные права, компетенции и пределы полномочий Союза, его законодательных, исполнительных и судебных органов. Необходимо было определить принципы взаимоотношений Союза и союзных республик в экономической, политической и социально-культурной сферах. Все народы республик рассматривались по-прежнему как народы единого союзного государства, которые, конечно, не могут произвольно устанавливать свои отношения, игнорируя интересы других сторон.

Большая популярность Горбачева не в своей стране, а на Западе часто объясняется тем, что сквозь призму интересов западного мира результаты его реформаторской деятельности выглядят поистине грандиозно: рухнуло могучее противостояние двух великих держав и военных блоков, не стало Варшавского военного содружества и всей мировой системы социализма.

Осенью 1989 года началось политическое обрушение ГДР. «У меня тогда возникло ощущение, что страны больше нет. Стало ясно, что Союз болен. И это смертельная, неизлечимая болезнь под названием паралич. Паралич власти» — так выразил Путин свое отношение к происходящему. Советские спецслужбы, находящиеся за рубежом, были брошены московским начальством, забыты в водовороте развала.

А события стремительно разворачивались. Наступил декабрь 1989 года. «В ту ночь я был старшим на нашем объекте, так как около девяти часов вечера начальник уехал за город, и мы его не смогли найти. А в его отсутствие старшим всегда оставался я. В Дрездене стоял штаб советской танковой армии. Я позвонил командующему и рассказал о событиях, которые развивались вокруг здания, добавив, что если мы что-нибудь не предпримем, то может случиться непоправимое. Тогда же я попросил прислать солдат для охраны, чтобы не доводить дело до прямых столкновений. И вдруг получил неожиданный ответ: «Этого сделать не можем, потому что нет команды из Москвы. Сейчас все выясню и позвоню», — заключил командующий. Через некоторое время, так и не дождавшись от него ответа, я позвонил командующему еще раз: «Ну как?»

И получаю совершенно ошеломляющий ответ: Москву запросил, но Москва молчит. А дело шло уже к ночи. «И что делать будем?» — спрашиваю. «Пока ничем помочь не могу», — отвечает командующий. И здесь я со всей отчетливостью осознал, что мы брошены и никто не принимает решения». Путин вышел к толпе немцев, собравшейся у забора, с тем чтобы поговорить с ней. «Я прекрасно понимал, что рискую не только карьерой, но и будущим своей семьи. Но я посчитал, что сохранить жизни тех, чьи дела лежали у меня на столе, и других, кто определенно собирался штурмовать здание, — это дороже любой карьеры. В тот момент я твердо для себя решил, что карьерой надо пожертвовать. Никакая карьера не стоит даже одной человеческой жизни… если бы я не стал разговаривать с возбужденными людьми, глядя им в глаза, могли бы начаться трагические события, и тогда нападавших определенно пришлось бы рассматривать в прорезь прицела. Поэтому нужно было сделать все, чтобы не допустить вооруженного столкновения. Когда я подошел к толпе, меня начали спрашивать, кто я и что это за здание.

— Советский военный объект, — ответил я.

— Почему у вас машины с немецкими номерами?