Эмманюэль Тодд - После империи. Pax Americana – начало конца

Но это оптимистическое и либеральное видение Атлантического альянса может соблазнить только тех, кто забыл продолжение афинской истории. Довольно быстро Делосский союз переродился. Большинство союзных городов поспешили избавиться от своих военных обязательств, предпочтя выплачивать Афинам подать — форос — вместо поставок кораблей с судовыми командами. Лидирующий полис в этой ситуации решил завладеть общей казной, находившейся на острове Делос, и воспользоваться ею для того, чтобы финансировать не только гарантированное повиновение строптивых городов, но и строительство храмов на Акрополе. Пример не безупречен или слишком безупречен: он мог бы подтолкнуть европейцев и — а почему нет? — японцев к «реалистическим» размышлениям по поводу своей собственной военной политики.

В конечном счете Афины были сокрушены Спартой, ставшей в силу обстоятельств защитницей греческих свобод. К сожалению, сохранившиеся исторические документы не позволяют нам дать точный анализ ни экономических выгод, извлеченных Афинами из своей империи, ни их влияния на социальную структуру самого города (См.: Meiggs R. The Athenian Empire. — Oxford University Press, 1972).

Более многочисленными являются сторонники ссылок на римский империализм, которые подчеркивают, что история американской империи началась не в 1948 году, после пражского переворота, и не в ответ на создание советской сферы влияния. Американская система сформировалась в 1945 году, после окончания Второй мировой войны, во время которой Соединенные Штаты утвердили свое промышленное и военное превосходство. Главным завоеванием американской системы, которая утверждается в 1945 году, является установление протекторатов в Германии и Японии, явившихся важным приобретением в силу их экономической значимости. Германия была второй индустриальной державой накануне войны, Япония является таковой сегодня. И опираясь именно на военную систему, Соединенные Штаты установили свое господство над этими двумя опорными пунктами, играющими важнейшую роль в обеспечении контроля над мировой экономической системой. Вот это и сближает наш случай с Римской империей. По Риму мы имеем больше экономической и социальной документации, чем по Афинам. Она позволяет нам оценить изменения в социальной структуре, происшедшие в результате аккумуляции в политическом центре богатств, произведенных на пространстве, находящемся под военным господством.

В течение 100 лет, последовавших за решающей победой над Карфагеном по завершении второй Пунической войны, Рим стал быстро распространять свое влияние на Востоке и вскоре стал хозяином всего Средиземноморского бассейна. Он располагал отныне неограниченными ресурсами земель, денег, рабов. Со всех покоренных территорий он взимал денежные ресурсы и осуществлял массовый импорт продуктов питания и готовых изделий. Крестьяне и ремесленники Италии стали бесполезными в рамках этой средиземноморской экономики, глобализированной в результате политического господства Рима. Общество поляризовалось: с одной стороны — экономически невостребованный плебс, с другой — хищническая плутократия. Пресыщенное богатствами меньшинство возвышалось над пролетаризированным населением. Средние классы сошли на нет, и этот процесс повлек за собой исчезновение республики и утверждение империи в полном соответствии с анализом Аристотеля относительно важности промежуточных социальных категорий с точки зрения сохранения стабильности политических систем (См.: Alfoldy G. Histoire sociale de Rome. — P.: Picard, 1991). Так как нельзя было устранить непокорный, но занимавший центральное географическое положение плебс, пришлось его кормить хлебом и развлекать играми за счет империи.

Для тех, кто интересуется современной экономической глобализацией, осуществляемой под американским руководством, сравнение с античными моделями дает в плане как сходства, так и различий богатый материал для извлечения уроков.

Примеры и Афин, и Рима проливают свет на политико-военное происхождение сфер экономического господства. Такое политическое видение экономики корректирует, в оптическом смысле термина, современную вульгату, которая преподносит нам глобализацию как аполитичный феномен. Будто бы может существовать мир либеральной экономики, в котором нет ни нации, ни государства, ни военной силы. Но будем ли мы опираться на пример Афин или Рима или нет, нам не удастся избежать констатации, что формирование глобализированной мировой экономики является результатом политико-военного процесса и что некоторые странности этой экономики не могут быть объяснены без указаний на политико-военное измерение системы.

Теория либеральной экономики откровенно многословна, когда речь идет о преимуществах свободного обмена, который только и может оптимизировать производство и потребление в интересах всех жителей планеты. Она настаивает на необходимости для каждой страны специализироваться на производстве тех товаров и услуг, для которых она обладает наилучшими условиями. Она затем до бесконечности рассуждает об автоматическом регулировании рынком всех отклонений: полномасштабная и безупречная сбалансированность достигается между производством и потреблением, импортом и экспортом через механизм колебаний паритетов национальных валют. Такая экономическая схоластика полагает, описывает, изобретает идеальный, полностью симметричный мир, в котором каждая страна занимает подобающее место и трудится во имя общего блага. Эта теория, зачатки которой были проанализированы еще Смитом и Рикардо, ныне культивируется и воспроизводится в 80% крупных американских университетов. Наряду с музыкой и кинофильмами она является одной из главных статей экспорта культурных ценностей Соединенных Штатов. По степени адекватности реалиям эта теория относится к голливудскому типу, то есть весьма незначительна. Она теряет свое красноречие и становится даже немой, когда приходится объяснять, почему глобализация строится не на принципе симметрии, а на принципе асимметрии. Миру приходится все больше производить, чтобы обеспечить американское потребление. Никакого равновесия между американским экспортом и импортом достичь не удается. Автономная в первые послевоенные годы, с объемом производства, превышавшим собственные потребности, Америка превратилась в сердцевину системы, в которой ее призванием стало потребление, а не производство.

Список стран, с которыми у США торговый дефицит, впечатляет, так как в нем фигурируют все крупные страны мира. Перечислим их по состоянию на 2001 год: с Китаем дефицит составлял 83 млрд. долларов, с Японией — 68, с Европейским Союзом — 60, в том числе с Германией — 29, с Италией — 13 и с Францией — 10 млрд. долларов. Дефицит в торговле с Мексикой составил 30 млрд. долларов, с Кореей — 13 млрд. долларов. Даже Израиль, Россия и Украина имели положительное сальдо в торговле с Соединенными Штатами: 4,5, 3,5, 0,5 млрд. долларов соответственно.