Ханнес Ростам - …Ваш маньяк, Томас Квик

— Странно, когда взрослый мужик держит за руку тринадцатилетнего пацана, — удивлялись они.

Длительные и невинные отношения с подростками в Грюксбу никак не согласовывались с образом серийного убийцы, который маниакально насиловал, осквернял, убивал и расчленял мальчиков.

Я связался с парнями из Грюксбу и встретился с одним из них лично. Ни один из них не мог связать образ Томаса Квика с тем Стюре, которого они, как им казалось, так хорошо знали.

Переполненный разнообразными мыслями, я снова отправился в конце августа в Даларну встретиться со Стюре.

По пути туда я остановился у здания суда города Фалун, чтобы полистать протоколы следствия по делу об убийстве Грю Сторвик. Перевернув страницу, я почувствовал нечто похожее на удар в солнечное сплетение, когда увидел первую фотографию ее тела, снятую экспертами. Убийца небрежно выкинул тело жертвы на замусоренную парковку. Еще почти девичье обнаженное тело лежало лицом на асфальте. Убийца не удовлетворился тем, чтобы убить Грю, — он еще и выставил ее, беззащитную, на всеобщее обозрение.

Фотография произвела на меня неожиданное впечатление. Я был подавлен, смущен и сбит с толку увиденным. Внезапно мне открылась та серия неописуемых трагедий, о которых говорилось в признаниях Квика, — вне зависимости от того, виновен он в них или нет.

Если Квик осужден невинно, то приговоры суда дали амнистию всем настоящим убийцам, которые сотворили все это с Грю Сторвик и другими жертвами.

Именно это говорил мне Лейф Г. В. Перссон, но смысл его слов дошел до меня лишь сейчас. Я снова посмотрел на снимок Грю в материалах дела. Он был сделан 25 июня 1985 года. На дворе стояло 28 августа 2008 года — через год и десять месяцев выходит срок давности по этому убийству.

Через 660 дней убийца — если это кто-то другой, а не Томас Квик, — ускользнет безнаказанным.

Едва мы со Стюре уселись, я поспешил спросить его, что он думает о времени в Грюксбу.

— Когда я читаю протоколы допросов парней из Грюксбу и других людей, которые знали тебя тогда, у меня создается впечатление, что это был очень счастливый период в твоей жизни.

— Да, это было чудесное время, — подтвердил Стюре. — Пожалуй, самое лучшее в моей жизни.

Стюре поведал о различных эпизодах, предаваясь счастливым воспоминаниям, — о собаках, которые были у них с Патриком, о встрече Рождества с семейством Улофссон.

— Но все это закончилось печально, — напомнил я ему.

— Да, просто ужасно! — проговорил Стюре, нервно потирая руки.

— А каково было семье Патрика, — продолжал я. — Ты втерся к ним в доверие и нанес такой страшный удар. Разве не так?

Стюре кивнул. Долго молчал. Я видел, как он размышляет. Внезапно он закрыл лицо руками и разрыдался так, что затрясся всем телом.

— Прости меня, но это так страшно, что просто невыносимо об этом думать, — выдавил он из себя между всхлипываниями.

Пожалуй, я никогда раньше не видел, чтобы зрелый мужчина так безудержно рыдал. Как ребенок. Это было и трогательно, и жутко.

Я испугался, что разрушил все, что мне удалось за это время построить, но вскоре Стюре взял себя в руки, вытер слезы и подошел к запертой двери.

— Подожди меня, я сейчас вернусь, — произнес он и нажал на кнопку.

Вскоре появился санитар и выпустил его. Через пару минут Стюре вернулся с жестяной коробкой, где лежали сотни фотографий его детства, молодости и взрослой жизни. Мы долго сидели и перебирали их. На многих снимках Стюре позировал или строил рожи в камеру.

Во мне заговорил телепродюсер, и его волновал один-единственный вопрос — как уговорить Стюре одолжить мне это сокровище?

На одной из фотографий я увидел женщину лет тридцати пяти. Сидя в кухне, она улыбалась в объектив. Стюре поднес снимок к моему носу.

— Странное дело. Это единственная женщина, с которой я когда-либо занимался сексом, — проговорил он.

В его голосе мне почудились нотки гордости.

— Единственная? — изумленно переспросил я. — Точно?

— Да. Только с ней. На то были особые причины, — загадочно пояснил он.

Много позднее я узнал, что это за «особые причины». Дело в том, что в какой-то период жизни Бергваль мечтал о собственных детях и размышлял о том, что, возможно, сможет жить с женщиной, несмотря на свою ориентацию. Однако ничего не вышло.

Для меня же снимок и то, что рассказал Стюре, имели совершенно иное значение. «Грю Сторвик, — подумал я. — Проститутка из Норвегии, убитая и выброшенная на парковке. В ее теле была обнаружена мужская сперма. Женщина на фото — не Грю Сторвик! С которой, по твоим утверждениям, ты совершил половой акт, перед тем как ее убить».

Почему Стюре поведал мне такую интимную подробность? Проговорился? Или сознательно пытался навести на эту мысль? Нет, мы никогда не беседовали о Грю Сторвик или других убийствах — откуда ему знать, что мне известно о его признании в сексуальной связи с норвежкой? Вот такие мысли крутились у меня в мозгу, пока мы продолжали рассматривать снимки.

Когда время моего визита почти подошло к концу, я чуть рассеянно спросил:

— Ты не мог бы дать мне на время несколько своих фотографий?

— Конечно, — кивнул мой собеседник. — С удовольствием.

Я ограничился пятью: Стюре в своем киоске, Стюре и парни во время поездки на рок-концерт, Стюре, с ужасом глядящий в свой пустой бумажник, Стюре за кухонным столом, Стюре, позирующий возле дачи семьи Улофссон, где якобы был убит Йенон Леви.

То, что Стюре дал мне эти снимки, было жестом доверия. Уходя, я знал, что Стюре будет участвовать в съемках моего документального фильма. Тем или иным образом.

Итак, конец лета 2008 года. И Губб Ян Стигссон, и Лейф Г. В. Перссон были очень мной недовольны.

— Если ты еще не понял, в чем тут дело, то у тебя точно в башке одна капуста! — сердито проговорил Перссон.

Стигссон тоже считал меня умственно отсталым — раз я еще не понял, что Квик как раз и есть тот серийный убийца, которым его провозглашают решения суда.

— Возьми, к примеру, убийство Терезы Йоханнесен. Терезе было девять лет, когда она пропала из жилого квартала Фьель в Норвегии третьего июля тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Семь лет спустя Квик признается в убийстве. Сидя в Сэтерской больнице, он может подробно описать Фьель, показывает полиции дорогу туда, рассказывает, что в восемьдесят восьмом году там находился банк, знает, что балконы домов перекрасили, — все сходится! Он рассказывает, что тогда во дворе строили детскую площадку и что в стороне валялись доски. Откуда Квик мог все это знать? — задал он риторический вопрос.

— Ну, если то, что ты говоришь, соответствует действительности, то он, по крайней мере, побывал на том месте, — согласился я.