Газета Завтра - Газета Завтра 766 (30 2008)

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА. Чарльз Вальтер Стэнсби ВильЯмс родился 20 сентября 1886 г. в Лондоне. Этот город уже в зрелые годы стал для него подобием Града Небесного; как истинный горожанин, Вильямс не мог представить свою жизнь вне сложной иерархии столичного имперского Лондона. Образ Города: Лондона, Византии или Рима, всегда занимал центральное место в прозе и поэзии Вильямса. Юный Вильямс поступил в Лондонский университет, но был вынужден вскоре покинуть его, поскольку семья не могла обеспечить его обучение. Тогда Чарльз Вильямс был принят на работу в лондонский офис издательства Оксфордского университета (Oxford University Press). С началом Второй мировой войны в 1939 г., уже после публикации своего сильнейшего романа "Сошествие во ад", Чарльз Вильямс вместе с издательством переезжает в Оксфорд. Там он по приглашению своего почитателя К.С.Льюиса входит в литературный кружок "Инклингов", в котором, вплоть до своей смерти в 1945 г., являлся одной из основных фигур — наряду с К.С.Льюисом и Дж.Р.Р.Толкиеном.

Григорий Бондаренко

I.

Тело единое оргaном пело;

наречия мира расцвели в Византии;

звенело и пело просторечие Византии;

улицы вторят гласу Престола.

Деяния нисходят от Престола.

Под ним, переводя греческий минускул

для всех племён, тождества творения

удивительно снисходящие в род и род,

слуги пишут деяния царские;

логофеты сбегают по порфирным ступеням,

разнося послания по всей империи.

Талиесин прошёл сквозь ближайших ангелов,

от явления благодати до места образов.

Утро воссияло на Золотом Роге;

он слышал за спиною стук колесниц:

несли обновление всем языкам;

он видел нунциев, отправленных по течениям

морским, в постоянном движении,

гребцов руки, прикованные к имперским веслaм,

колесницы и галеры, дарованные послам,

отправленным за море до берега иного.

Царский поэт смотрелся в зеркало Золотого Рога.

II.

Заря поднялась над Золотым Рогом.

Я видел тождества, отражённые в сапфирном море:

за Синаем Арарат, за Араратом Эльбрус -

светом брызжущий, снегом искрящийся,

целомудрие стройных вершин Кавказа;

снега отблеск на бровях мира

сменился глубоким зелёным долом.

Из Визaнтия присланы тождества письмена,

когда племена собрались праздновать

тезоименитство своего отца-императора.

Империи солнце сияло на каждом кургане,

с валом двойным, охраной долин плодородных.

Сияли клинки благородного древнего танца;

девы нагие смеялись от счастья земного,

телом своим повторяя провинции форму,

форму основы пространства,

полукруглой основы славы имперской.

Спины напряжены, любови устроены;

брошено через воздушные реки империи

имя забытое, шута бремя,

слава и рама любовников низин Кавказских

звенела вокруг снегов Эльбруса.

Тело единое оргaном пело.

III.

Эльбрус поднялся над Золотым Рогом.

К югу от кости морской, Туле, каменный череп,

пастбище на одинокой скале,

схема Логра, тема и образ империи,

поднялся в равновесии, вес правления со славою.

Мерлин, времени мера, взбирается сквозь призмы и линии;

по-над Камелотом и дальним Карбонеком,

над Опасной Изменой и Престолом союза,

фосфор философской звезды Персифаля хлынет.

Лев Ланселота, смущённый запахом поклонения,

рыкает подле тела госпожи Гвиневеры.

Мерлин определяет в умных эмблемах

щит над щитом, положение над положением;

на дорогах слышен топот господских коней.

Мечи сверкают; разбойники убегают;

Стол установлен твёрдо в королевском холле,

а над сиденьями начертаны знаки души и доли,

деяния, подвиги и вся история Логра.

По имперской дороге спешит белый нунций

возвеличить сердца Латерана, Галлии, Логра…

VI.

Почему Папа движется в имперских походах?

почему золотые дворцы тускнеют пред папской

одеждой, плотью и костью искупления?

что нарушило волю Императора?

VII.

Адамы во глубине иеросалимской вздыхали -

тонко их мысли свивался венец, -

взывая: "О разветвлённый отец,

не слишком ли долго я ждал в беспечальном

лишённом иных измерений пространстве?

Не видит ли Бог начал воюющих?

Подобает нам расти до высот, Бога и Царя взыскующи:

Подобает нам смотреть на сраженье деяний в непостоянстве".

Адамы взбирались по древу, кора,

шуршала и крошилась за ними;

битву в законе наблюдали они,

ужасаясь среди царского двора.

Дерево умерло, не умирая,

супротив добра вожделело добро,

деянья в сраженьи отравили кровь,

на плетёном древе — их тел кривая.

Суставы сводило; двойное созданье

блевало, боролось, добро против добра;

по силам своим они провидели разум Императора,

его видения войн мирозданья.

Он медленно шёл сквозь строения

в ночи своей своего отсутствия; Византий спал;

белёсый сумрак крался за ним и мерцал,

изгнание в тварь тварного отверженья спасения.

Зачатие без границ Адамов греховных коснулось;

задушено над их головой, дерево ярких лучей

потеряло в глубинах ямы свой воздушный ручей;

они восхотели; они увидели; они ужаснулись…

IX.

Тело единое оргaном пело;

деяния тождества поклонялись Господу;

цвело и звенело пение Византии.

О рамена, локти, запястья,

благословите Его,

хвалите Его,

величайте Его вo веки;

сочленения пальцев,

благословите Господа;

суставы колен и лодыжек,

благословите Господа;

бёдра и спины во множестве,

благословите Его,

хвалите Его,

величайте Его вo веки;

благословите Его на Кавказе, благословите Его в Латеране,

благословите Его в эмблемах Лондона-в-Логре,

если будут иные языки за Логром,

благословите Его,

хвалите Его,

величайте Его вo веки;

если будет сознание в толще подвижной воды,

или власть хоть какая-то

на болотах за дальним По-лу,

хоть какая-то мера среди областей безголовых,

благословите Его,

хвалите Его,

величайте Его вo веки.

Полностью публикуется в газете «День литературы», 2008, N 7

5 июля на 63-м году жизни скончался замечательный русский поэт Михаил Евсеевич Вишняков.

Творчество его было отмечено различными премиями, он был Почетным гражданином Читы, но главное — он всегда был поэтом.

"Михаил Вишняков, мой земляк-сибиряк, — поэт богатого и открытого дара, притом общительного, свойского, дружеского. Он с редкой любовью пишет о тайге, о человеке, о прошлом и настоящем — обо всём, что есть в мире родного, — писал в предисловии к его двухтомнику Валентин Распутин. — И стих его говорливый, чистый, музыкальный — как таёжный ручей в заповедном месте. И когда читаешь его — полное впечатление, что это самосказанное, свободно льющееся слово, которое не приходится ни искать, ни гранить".