Андрей Буровский - Бойня 1993 года. Как расстреляли Россию

Люди полагают чем-то исключительной смуту, которую наблюдают, и, как спел А. Макаревич, «последней считают любую войну».

Если же отнестись к событиям реалистично, то 1993 год — совершенно обычное событие. Это завершающая фаза самой обычной революции. Событию исполняется 20 лет — срок почти что юбилейный; пора хотя бы попытаться понять, что же именно произошло и что нам теперь, после катаклизма, нужно делать.

Препояшем же чресла поясом усердия, отсечем явный бред скальпелем рационального знания, разгребем завалы истерических завываний лопатой истины. Но не будем обманывать самих себя и других россказнями об исключительности именно этих событий.

«Власть по природе своей не может быть ни буржуазной, ни пролетарской, ею руководят не интересы классов, не интересы людей, а интересы государства и нации, как великого целого» [2] Бердяев Н. А . Патриотизм и политика // Народоправство 1917. № 10. С. 2–4. . Такие прекраснодушные слова написал Николай Бердяев после попытки генерала Корнилова остановить сползание России в бездну революционного кошмара. Сказано хорошо. Эти слова заставляют иначе отнестись к человеку, которого Иван Ильин называл не иначе как «Белибердяевым». Но сказанное — совершенная неправда.

Всякую власть осуществляют люди. Среди них есть и ничтожные, и выдающиеся личности, но большинство всякого властного слоя — самые обычные человеки; хорошо еще, если они умные и образованные. Каждый из них имеет свои представления о хорошем и дурном, в том числе о правильной и неправильной политике… То есть свои политические убеждения.

Политический деятель может самым честным образом работать на нацию и государство, но всегда будет понимать эти интересы по-своему. В зависимости от того, как он их поймет.

Разные убеждения имели царедворцы Александра III и Николая II, разные «платформы» и «уклоны» возникали в партии большевиков.

В СССР ходила шутка, что коммунисты бывают красные и черные. Красные коммунисты ездят в красных трамваях и едят красную колбасу. А черные коммунисты ездят в черных «волгах» и едят черную икру.

После того как в конце 1960-х установился принцип «несменяемости», чиновники из номенклатуры сидели на своих постах и по 15, и по 20 лет… поэтому иногда «перестройку» называют «революцией вторых секретарей»: «вечно вторые» секретари отчаялись иначе сделаться первыми…

В этом есть резон, но ведь вторые секретари не больше первых намеревались развалить СССР. При этом и те и другие могли иметь весьма различные политические убеждения.

Этих «черных коммунистов» высших партийных чиновников было не так уж много.

В конце 1980-х принято было смеяться над колоссальным аппаратом управления. Считалось, что в нем занято 18 млн человек (откуда цифра — уму непостижимо). Сергей и Татьяна Никитины пели на слова Эльдара Рязанова:

Представляете себе?! К концу «застоя» бюрократический аппарат вырос до 18 млн человек! Он стал одним из самых больших в мире!

…Правда, в США и в странах Европы аппарат управления был ничуть не меньше… ну и что?!

Конечно, при героических «демократах» аппарат не уменьшился, а вырос. И отважная певица, непримиримый борец с аппаратом, сама стала чиновницей Ельцина… Ну и что?! Главное, бороться… Бороться за то, чтобы борьба стала главным содержанием нашей борьбы.

Если же вернуться к «черным коммунистам», то во-первых, какие-то реальные решения могли принимать не все 18 миллионов, а самое большее 10–20 тысяч человек, и половина из них — в Москве.

Во-вторых, вовсе не все «черные коммунисты» были такие уж убежденные сторонники идей Маркса и Ленина. Значительная часть этого слоя вообще не имела стойких убеждений. Это были «деловые люди», обеспечивавшие себе и своим семьям высокий уровень жизни, или были «просто» законченные властолюбцы, которые произносили ритуальные слова… И делали, что считали нужным.

Часть сословия номенклатуры имели убеждения… часто весьма далекие от официальных. Свою выгоду и идейные и безыдейные «черные коммунисты» понимали по-разному и стремились к весьма разным целям.

Наивно видеть КПСС монолитным идеологическим единством. В верхушке КПСС насчитывали по крайней мере четыре «внутренних партии»: брежневистов, сталинистов, либералов и националистов.

Брежневисты считали, что все в порядке, и никаких перемен вообще не хотели.

Сталинисты хотели вернуться ко временам, когда «был порядок», а за опоздание на работу давали от 5 до 10 лет.

Националисты хотели изменить идеологию правящей партии, но, как правило, вовсе не собирались изменять самого принципа политического господства одной партии — партократии. Они готовы были спорить только о том, какую идеологию должна отстаивать эта единственная правящая партия. Среди них были сторонники самых разных идей — от евразийства до православного фундаментализма. Фактически это были потенциальные представители разных партий, объединенных по одному, хотя и очень важному принципу.

К тому же в каждой республике националисты были свои. Не отменяя командно-административной системы, они хотели своего, местного, национального социализма: киргизского, грузинского или русского. Какие нешуточные страсти кипели вокруг местных националистов, показывает хотя бы судьба Петра Ефимовича Шелеста…

Невозможно назвать плохим коммунистом человека, который инициировал ввод советских войск в Чехословакию в 1968 году… Но, оставаясь коммунистом, Шелест был еще и украинским националистом.

На должности первого секретаря ЦК КПУ верный сын ихней партии, Шелест, инициировал создание Историко-культурного заповедника на Хортице, Музея народной архитектуры и быта Украины в Пирогово, дворца культуры «Україна». При нем писалась многотомная «История городов и сел Украинской ССР», Шелест критиковал Е. А. Евтушенко, обвинял его в еврейском национализме; кажется, он и правда не знал, что в Евтушенко по отцу, Александру Гангнусу, — прибалтийский немец, и искренне считал Евтушенко евреем и к тому же патологическим врагом украинцев. Он лично защищал писателей Николая Виграновского и Ивана Драча, обвиненных в национализме (скажем прямо — обвинения были совершенно справедливы).