Отар Кушанашвили - Эпоха и Я. Хроники хулигана

Я рад, что знаком с Сашей Чуевым: другой бы все испортил, он практически мой эквивалент в младости.

Я, будучи песчинкой в мироздании, тем не менее украшение цивилизации. Я, увы, не Валерий Гергиев, не Башмет и даже не Роналдо. Я знаменит водянистым стилем письма, сентиментальными пристрастиями и любовью к ТАКЕ ТНАТ, чьи баллады я и впрямь полагаю чудодейственными.

С 5 до 9 утра я ходячий абсурд, потому что абсолютно счастлив.

В 9 утра я включаю телефон, и какой-нибудь мутный звонок настроение испортит беспременно. Люди неизменны, они неизменно проигрывают битву с повседневностью, если вообще кто-то бьется.

И все бегут к Отарику, сердцеведу № 1, придумавшему (так думают) формулу согласия с человеческой долей.

А по мне возможности быть человеком – это долг, с которым не спорят.

Мне приходится с собой жить, you know, при моем-то чувстве трагического, при моих ежеутренних параксизмах кризисов веры в себя и в людей и при ночной уверенности, что нет счастия на белом свете.

Все трудности – от того, что я искренне полагаю, что «мирозданье – лишь страсти разряды», и со страстью такой живу, чуть не сказал «сею», но испугался пошлости.

Всю карьеру свою я не боюсь морщин, я боюсь, что глаза потухнут, что меня станут устраивать рамки нормы, что я перестану испытывать непередаваемые ощущения даже от смешной «Metallica».

Я стал более-менее чутким транслятором времени и его музыки, понтов, словаря.

Человек – неуязвимое звено эволюционной цепочки, и я – лучшее тому подтверждение.

Главный критерий, он же детский, если по-честному, – «нравится не нравится».

Я ездил с улицы Героев-Панфиловцев (Тушино) на улицу 1905 года, в «Московскую правду»; я был специальным парнем, что все: три года я носил одну и ту же одежонку, казался себе чертовски обаятельным. Патлатый и с плеером, а в плеере – «ТАКЕ ТНАТ».

Мне от полноты чувств-с хотелось им подпевать, но хватало ума просто идиотски улыбаться.

Пацаны всегда заботились обо мне. То Pray, то EVRETHING CHANGES выдадут, обнаруживая страсть к мармеладным мелодиям.

Это не увлечение гомоэротичного характера, это правильное употребление времени и правильный выбор, и когда вы послушаете BACK FOR GOOD – само искусство! – поймете, отчего я всегда верю в Приятное. Оно – Приятное – не дополнительное, оно – Главное в моей исполненной неисмаловских проблем жизни.

Величие TAKE THAT (далее ТТ) кроется в том, что они рассматривают жизнь как источник радости, вот чего не понять критику Б. Барабанову.

Гари Барлоу сочиняет пьесы о том, как нет смысла ни в чем, если тебя не любят. Как любовь делает тебя по-великому великодушным, почти святым, а отсутствие любви – ущербным.

Бестрепетность и трепетность там же, где бестрепетность, – немалая часть доблести ТТ.

Гари Барлоу и К, но ГБ в первую голову умеют делать две вещи: сочинять и сочинениями сообщать отменное настроение, даже когда жизнь трижды в день к тебе жестока.

Предгрозовой воздух ожесточенного расставания – вы им дышали? Гари Барлоу и дышал, и написал об этом, порой выделывая такие вибрато и фиоритуры, влюбляющие в жизнь, что я даже в Цекало влюблялся!

Барлоу совершенно гениально работает с таким вечным качеством публики, как сентиментальность.

Вот у кого, а не у поденщиков шоколадных, след Билану покупать пьесы!

ТТ символизируют бьютифул лайф, где на первом месте душевный peace. Не без страданий. Но страданий высоких, особенно близких девушкам.

ТТ сочиняют и поют для тех, кто противится ослаблению сердечного жара, кто уже не боится Чувства, даже зная, что оно чревато скорбью, океаном скорби, сбывшейся мечтой, которая впоследствии вонзит в тебя тесак.

Их теперешний ренессанс закономерен для тех, кто никогда не сумлевался в высоком биржевом курсе романтики, кто умеет прислушиваться к себе, выяснять, прислушавшись, значимость сна в ночь на пятницу.

Нет нужды, что в России о пацанах знаем только Матецкий да я, зато по ту сторону Цейлона, ценя их за умение врачевать воздушными мелодиями, их почитают как молодых Богов, когда нужно, не чурающихся даже манерности.

Они украсили мою жизнь оазисом красивых мелодий.

Это как набрести на мощные строчки у любимого писателя, диву даваясь, как же это я раньше не замечал их; под воздействием лизергиновой кислоты был, не иначе.

Такие ноты не умрут. Их вещий смысл теперь постиг я.

Они смотрят на жизнь, одним смеясь, другим – печалясь глазом.

Когда они расходились, орда алчных гиен пера шипела мне: «Ну, что?!», теперь я сообщаю миру в гордой противофазе с жалкой ордой алчных гиен пера: ТТ навсегда!

В их песнях хруст утренней газеты, солнечный луч, проникающий в комнату, где была любовь, случилась и разлилась, рукотворное чудо – любовный дворец, битва с тщетой стремленья к счастью – в их песнях есть все.

Если слушать их натощак, комната трогается с места, и вкруговую, и мнимо грозные проблемы расступаются, рассеиваются.

Фокусническое вытаскивание веера смыслов из пустоты – это не про них.

У них один смысл – любить.

Главный смысл.

Сателлитное ТВ кайфует, у него тьма поклонников, Интернет прописался в словаре, в нашей клочковатой жизни, моя племянница грезит о компьютере, тинейджеры перестали писать друг другу любовные записки, у них другое хобби – жрать горстями химикаты, улетая в иллюзорную, но все же беспечальность, чертовы теплые дни никак не настанут, что способствует «депрессизации» (пардон за неуклюжий неологизм), эпоха допингового самочувствия сушит мозг, а я вижу, перебираю желтые листочки с сиреневыми жилками забытых слов «люблю», «скучаю», «давай увидимся» (школьная и отчасти университетская переписка); негуманно холодный вечер стучится в пыльное окно, а мне без конца звонят приятели и друганы, жалуются, как сговорившись, на сердце. Сердце, видишь, болит у каждого, и я знаю: что-то в этом есть общее.

У века – сильно пожилой какой-то образ, не находите? Как ни странно, состарился он прежде времени благодаря, так сказать, стараниям самых сопливых его обитателей. Нашим, о други мои, стараниям. Символ нашего отрочества – кислотность и гондон, и никто теперь не покупается на широкую рекламную кампанию, посвященную выходу в свет тонкой книжки Александра Гениса «Вавилонская башня», где, дежурно выражаясь, через призму достопримечательностей страны под названием «Большое Искусство» показано, чему и кому мы обязаны хотя бы даже и редким душевным равновесием. (Натурально, иллюстраций можно привести миллион, они будут лишь оттенять мою боевую аксиому.)

Мне страшно за свою племянницу. Я никогда не страдал медицинской склонностью к воркотне, но мне, без дураков, страшно, когда махонький хорохорящийся человек учится прелестям минета быстрее, нежели необходимости ставить запятую перед союзом «чтобы». Вся жизнь проходит под знаком Стивена Кинга, будь он неладен, с параллельным салютом Кафке.