Владимир Познер - Их Италия. Путешествие-размышление «по сапогу»

Познер: Глобализация – тема, о которой много говорят и спорят. В каком количестве вы, Феррагамо, производите туфли, сумки, что бы то ни было, в Китае?

Феррагамо: В нулевом. Мы на сто процентов все производим в Италии и продаем свою продукцию в девяноста странах мира. У нас есть реализация в Китае, но мы не делаем там ничего.

Познер: Так вы чисто итальянские ремесленники?

Феррагамо: Итальянские ремесленники. То, что все производится в Италии, – это второй по значению фактор для бренда после имени Феррагамо. Мы считаем это очень важным. Кроме того, мы начинали в Италии, у нас итальянские сотрудники. В нашей компании три тысячи человек, но, кроме того, есть и мануфактуры, которые изготавливают вещи эксклюзивно для нас на протяжении уже пятидесяти лет, и мы не можем их подвести, они этого не заслуживают, они сражаются по цене, по качеству, по креативности – мы никогда не изменили бы им.

Познер: Давайте в конце интервью вернемся к искусству изготовления обуви. Расскажите об этом хотя бы чуть-чуть.

Феррагамо: Существует несколько способов делать ботинок. Есть детрамецца…

Познер: Это что значит?

Феррагамо: Это ботинок… Знаете, есть колодка, и сверху на нее вы накладываете кожу – это называется «ВАМП». Потом переворачиваете – там стелька. Кожа, которая соединяется под стелькой, прошита по кругу, а еще есть второй шов, он проходит через подошву, держит стельку, подошву и «ВАМП» вместе. Поэтому в мужских ботинках форма вот такая… смотрите… (Снимает ботинок.) Видите?

Познер: Вы носите только обувь «Феррагамо»?

Феррагамо: Да, иначе мама меня уволит… Смотрите. Вот тут сквозной шов, и еще один здесь… (Поднимает стельку.) Его вы можете тут увидеть… (Разворачивает ботинок.) Видите?

Познер: Да, да.

Феррагамо: Вот так вот…

Познер: А сколько времени требуется на изготовление пары обуви?

Феррагамо: Я бы сказал… (Задумался.) Поскольку их держат руками, хотя шьет машина, то изготовление займет около двенадцати часов.

Познер: А во времена вашего отца они полностью делались вручную?

Феррагамо: Да, все, полностью… На самом деле раньше их делали вот в этой комнате. Когда я был ребенком и ходил учиться шить обувь, это происходило в той комнате с фресками. Я входил туда, когда забивали туфли уже на финальном этапе изготовления, это был прекрасный звук, особенно мне запомнившийся.

Познер: Я хочу купить пару ботинок сегодня. Мне нужна пара черных, легких, летних туфель. Куда мне идти?

Феррагамо (удивленно пожимая плечами): В «Феррагамо», конечно!

Познер: Да, но куда?

Феррагамо: Вниз, сейчас, со мной!

Познер: Нет, я не хочу вас задерживать.

Феррагамо: Мне до трех нечего делать, я люблю спускаться туда, это доставляет мне удовольствие. Правда. Я должен убедиться, что вы не пойдете к «Gucci».

Познер: Я не пойду, даю слово.

Феррагамо: Я шучу.

Познер: Хотя они очень хорошие…

Феррагамо: Очень хорошие. Я вас провожу.

Познер: Сколько пар обуви производит «Феррагамо» в год?

Феррагамо: Цифра довольно быстро растет. Мужских мы изготовляем шесть тысяч пар в день.

Познер: В день?

Феррагамо: В день! И они разъезжаются по девяноста странам мира! А женских больше, я сейчас не буду гадать, думаю, что-то около девяти или десяти тысяч пар обуви ежедневно.

Читатель, конечно, понимает, что дневник ведется недля широкого чтения; в нем многое зашифровано или упомянуто вскользь, поскольку сам автор не нуждается в разъяснениях. Когда я вел этот дневник, то совершенно не думал, что он может войти в состав книги – но вошел. Поэтому прошу у Вас, читателя, извинения за то, что наверняка, читая его, Вы споткнетесь о какие-то непонятные для Вас вещи. Поверьте: они не имеют большого значения, так что Вы ничего не потеряете. Зато дневник предстанет перед Вашими глазами именно таким, какой он есть на самом деле безо всяких подправок, подделок и подработок.

Роскошный сад загородного поместья семьи Строцци

Самолет в Рим вылетает в 5:50 утра. Надо встать в полчетвертого. Плохо соображаю. По ошибке упаковал бумажник в ручную кладь. Там деньги, так что уже в такси, вспомнив об этом, раскладываю чемоданчик на заднем сиденье. Едем. В это время Москва совершенно пустая, но на подъезде к площади Маяковского целое скопище машин.

– Что это, авария? – интересуюсь.

– Нет, – отвечает таксист, пухленькая хорошенькая женщина лет тридцати пяти. – Здесь много клубов и бордели, водители собираются, чтобы взять клиента.

Минут пять едем молча. Потом она спрашивает:

– Скажите как знающий человек – революция у нас будет?

– ?

– Да очень многие возмущаются.

– Вряд ли, – отвечаю.

Доехали до Шереметьева-2 очень быстро. И молча. Дальше все как всегда: регистрация, ритуал досмотра со снятием пояса и туфель, бутерброды с салями в салоне для пассажиров бизнес-класса.

В самолете авиалинии «Alitalia» всего четыре места бизнес-класса, которые абсолютно ничем не отличаются от мест класса экономического, если не считать одного: ряд в бизнес-классе состоит из двух, а в эконом-классе – из трех кресел, правда, того же вида и размера. Они жесткие и некомфортабельные. Что не помешало мне заснуть крепчайшим сном и проснуться, когда мы уже подлетали к Риму. Вместе со мной летят Аня Колесникова, Влад Черняев, Евгений Переяславцев, Стас Толстиков и Володя Кононыхин. Словом, та же команда, что была во Франции два года тому назад.

В римском аэропорту присоединилась к нам Лена Чебакова. Она живет в Италии уже одиннадцать лет, муж – итальянец. Прилетела с Сицилии. Маленькая хрупкая блондинка. По первому впечатлению – толковая и приятная.

Садимся в прокатный мини-вэн «Ситроен» (девять человек). За рулем Аня. Едем к Дзеффирелли. По пути заезжаем в кафе и завтракаем: панини, кофе и так далее.

Дзеффирелли живет на окраине Рима. Здесь особняки, парки, сады, полно зелени, никакого шума, вокруг так называемая экологическая зона.

Встречает нас его сын Пиппо. (Откуда сын? Маэстро ведь придерживается другой сексуальной ориентации.)

Внешне дом как дом, внутри – невероятная красота: полы из разноцветного мрамора, кругом античные статуэтки и статуи, обломки Древнего Рима. Декор отличается безупречным и тончайшим вкусом, все утопает в цветах. На рояле, столах и прочих поверхностях – фото друзей в неимоверном количестве, от Нуриева до Каллас. На мольберте стоит картина кисти Веласкеса. На стене – потрясающая копия Джоконды.