Сергей Чупринин - Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям

А вот вопрос, являются ли субъектами литературной политики критика и издательства, проблематичен и всякий раз должен решаться в рабочем порядке.

С издательствами – так как наиболее крупные из них (подобно олигархам в «большой», государственной политике) предпочитают раскладывать яйца по всем корзинам, то есть, наживая деньги на массовой продукции, издавать на них – ну, как, например, «ЭКСМО» – одновременно и Людмилу Петрушевскую, и Баяна Ширянова, и метаметафористов, и Владимира Бушина, и хоть бы даже Иосифа Сталина – все может пригодиться, все так или иначе пойдет в общий зачет. Издательствам поменьше такая диверсифицирующая стратегия невподъем. Поэтому они и делятся либо на сугубо коммерческие, то есть в нашем смысле – деполитизированные (по аналогии: « Какого направления придерживается ваша газета? – спросил , – как вспоминает Влас Дорошевич, – московский оберполицмейстер издателя “Московского листка” Пастухова. Кормимся, батюшка, – ответил несчастный »). Либо, напротив, на предельно (в нашем смысле) политизированные, блюдущие чистоту своих риз и собственной позиции едва ли не строже, чем толстые литературные ежемесячники.

Что же касается критики, то она, во-первых, потеряла былое влияние (« Ее классические императивы более не действуют, а ее категории обращены в никуда », – свидетельствует Зигфрид Леффлер), а во-вторых, отнюдь не консолидирована, и слишком многие ее представители избрали к тому же стратегию «против всех», что, в конечном итоге, в борьбе черных и белых литературных фигур совершенно естественным образом приводит к победе, как раз наоборот, серых. И тем не менее… Есть среди наших критиков и те, кто, располагая какой-либо длинной мыслью, всецело вкладывается в ее утверждение, не страшась ни издевок, ни подозрений в одномерности или монотонности, – как Вячеслав Курицын, немало сделавший для продвижения отечественного постмодернизма на отечественный же рынок идей. И как Дмитрий Кузьмин, приоритеты которого связаны с деятельностью тех поэтов и прозаиков, кто родом из «Вавилона». Или как Андрей Немзер, поставивший своей задачей помимо всего прочего еще и доказать, что список первых писателей современной России должен открываться именами Марины Вишневецкой, Андрея Дмитриева и Алексея Слаповского.

Это – политика. Как политика в литературе, впрочем, все, что связано с селекцией, с процедурами отбора и выбора – кандидатов в члены той или иной писательской организации, авторов и произведений для публикации, для пиаровского (в том числе литературно-критического) сопровождения и поощрения либо в виде премий, либо в виде создания литературных репутаций, либо в виде роста количества продаж. И тут все средства не то чтобы хороши, но возможны: включить то или иное имя в лестный контекст или не включать, номинировать ту или иную книгу на престижную премию или нет, откликнуться на эту книгу или выразительно отмолчаться.

Легко понять писателей, которые не хотят быть объектами этих манипуляций « конкурирующих и конфликтующих, борющихся за “своего” читателя литературных групп » (Б. Дубин) и либо высокомерно отмахиваются (« Чума на оба ваши дома »), либо ведут себя, как ласковое теля, что хотело бы всех маток сосать.

Реальность, однако, неумолима, ибо – горе нам, горе! – книга и автор ее, не ставшие объектами политики, рискуют незамеченными пройти по родной стране – как проходит косой дождь.

См. ВЛАСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; КРИТИКА ЛИТЕРАТУРНАЯ; ЛИБЕРАЛЬНЫЙ ТЕРРОР В ЛИТЕРАТУРЕ; ПОЗИЦИЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ; ПОЗИЦИОНИРОВАНИЕ В ЛИТЕРАТУРЕ; ПРОЕКТ В ЛИТЕРАТУРЕ

от англ. politically correct, political correctness.

Стратегия поведения, сравнительно недавно принятая западным (прежде всего, североамериканским) мультикультурным сообществом и еще позднее, уже в 1990-е годы, поступившая на российский рынок идей и стеореотипов, где встречена была либо с настороженностью, либо с задорным смехом: мол, « нам бы ваши заботы, господин учитель ». Либо, еще чаще, с агрессивным неприятием – во-первых, как род цензуры (или самоцензуры), безусловно покушающейся на свободу личности, мысли и творчества, во-вторых, как унижение большинства, попирающее в угоду расовым, сексуальным, гендерным, социальным и иным меньшинствам интересы « белого гетеросексуального здорового и обеспеченного мужчины с университетским дипломом », а также ставящее всякого рода аномалии в приоритетное положение по сравнению с нормой, и наконец, в-третьих, как ничем не прикрытое манифестирование лицемерия и фальши, лежащей в основе и иудео-христианской цивилизации, и идеологии либерализма.

А между тем политкорректность, – как говорит Александр Тимофеевский, – это не более чем « техника безопасности », специально разработанная, с оглядкой на поведенческие стандарты высшего света прошлых веков, для того, чтобы обеспечить цивилизованному большинству, то есть людям рафинированной западной культуры, сохранность перед лицом инокультурных вызовов и угроз. Это, – подчеркивает А. Тимофеевский, – « всего лишь попытка приспособить старый светский рецепт к широким демократическим нуждам, переведя его на язык общедоступной морали – то есть упростив, насколько возможно. Тщательно регламентированная, занудно прописанная забота о меньшинствах гарантирует от неловкости всякого. Это только правила поведения – как и положено, насквозь фальшивые и лицемерные. Но других не бывает, общество по определению лицемерно, и правила его по определению фальшивы ». Политкорректность, – с иной стороны подходит к проблеме Марк Липовецкий, – есть по существу « этикет постмодернистского общества, парадоксальным образом обеспечивающий его единство за счет усиления его множественности, создающий базу для коммуникации между меньшинствами (по разным признакам) и тем самым размывающий категорию меньшинства. Политкорректность в такой интерпретации оказывается условным и не скрывающим своей условности языком культуры, утратившей единый ценностный центр, ‹…› свой Великий Нарратив, и заменивший (или, точнее, пытающийся заменить) его множественными микронарративами – расовыми, социальными, политическими, гендерными, сексуальными и т. д. и т. п. ».

Разумеется, теория и, в особенности, практика политкорректности в высшей степени уязвимы, и со многими выпадами в ее адрес трудно не согласиться, как трудно не принять во внимание и те опасности, которые она порождает. Это отнюдь не универсальная формула спасения как меньшинств, так и большинства, а скорее способ, по давнему выражению Константина Леонтьева, « подморозить », на исторически неопределенное время законсервировать нынешнее состояние хрупкого мультикультурного равновесия. Недаром ведь, – как не без остроумия заметил С. Демидов, – « политкорректность ‹…› вовсе не американское изобретение. Политкорректность – это наше, родное, российское, сталинское. В основе национальных отношений в сталинской России лежала политкорректность. Всем сестрам по серьгам. ‹…› Погиб Стиль, но стиль выжил. В девальвированном и замаскированном виде он был, в конечном счете, воспринят всем “цивилизованным” миром, и прежде всего – Америкой. Там, в Америке, в ход пошли другие технологии, но Утопия получилась хоть куда… .» Что ж, пусть утопия, но, право же, худой мир лучше доброй ссоры, как, право же, насквозь фальшивая советская «дружба народов» цивилизационно приемлемее нынешней межнациональной и межконфессиональной вражды.