Елена Давыдова-Харвуд - Испанские каникулы

Едем после экскурсии домой и наблюдаем картину: посреди оживленной главной дороги в Эстепоне две едущие навстречу друг другу машины вдруг резко остановились и перекрыли дорогу остальным. Оказывается, их водители просто давно не виделись и решили поболтать. А то, что им разъяренно бибикают со всех сторон, их совершенно не волнует.

Вообще, испанцы любят поговорить и разговаривают всегда и везде. Для них, в отличие от англичан, совершенно неестественно молчать в присутствии другого, пусть и незнакомого, человека. Я не раз наблюдала, как едут рядом на велосипедах два испанца и неумолчно болтают друг с другом. Или ранним утром прогуливаются втроем по пляжу на лошадях, но заняты не тем, чтобы любоваться морем и наслаждаться тишиной, а спорят и шумят. А как-то раз я видела парочку, ехавшую на скутере, и женщина, сидевшая сзади, что-то громко рассказывала мужичку за рулем и пыталась перекричать шум ветра и машин. А на голове у мужичка был шлем, между прочим.

Мне тут понравилась в газете фотка на эту тему: занимаются бегом трусцой два премьера – Дэвид Кэмерон (английский) и Родриго Сапатеро (испанский). С кучей телохранителей за спиной, разумеется. Бедный Кэмерон бежит молча, отдуваясь и пытаясь сохранить ритм дыхания, а Сапатеро, судя по всему, болтает без умолку и машет у того перед носом руками. Типичная картина.

При этом совершенно в порядке вещей, если человек, которого вы видите первый раз в жизни, попытается завести с вами беседу или отпустит какой-нибудь комментарий. И принято здороваться, если вы входите в приемную врача, где сидит много народа.

Еще, где бы ни собралось больше двух испанцев, как правило, стоит гвалт. Мы с Джеймсом долго пытались понять, почему же они так шумят, а потом выяснилась одна любопытная вещь. Дело в том, что перебивать друг дружку здесь не считается неприличным. Это значит, что если двое разговаривают, а третий решил встрять, не дождавшись, пока кто-нибудь закончит фразу, то, чтобы быть услышанным, ему надо говорить громче остальных. А тому, кто в данный момент о чем-то вещает, естественно, не терпится свою идею закончить, вот он и повышает голос тоже. Так и получается эта спираль шума по нарастающей. При этом в барах для пущего звукового оформления обычно врубают еще и радио или телевизор на полную громкость.

И меня забавляет, что учителя и дети в школе здесь говорят друг другу “ты”, а когда встречаются где-нибудь на улице, то целуют друг друга в щеку два раза (это здесь все так здороваются). В прессе, правда, пишут, что из-за этой фамильярности в школе дисциплины – никакой. Поэтому в скором времени собираются ввести обязательное для учеников обращение к учителям на “вы”.

Съедобные плоды кактуса. Птичья контузия. Зачем на уроках закрывают жалюзи. Распродажи. Мэр и нарядные тетушки. Театр в испанском, английском и обоюдном исполнении

Иду утром гулять и прохожу мимо нескольких соседских вилл. Вокруг них по периметру участков вместо забора посажены опунции – это такие кактусы из плоских лепешек. Колючки у них настолько злые, что ни один вор и ни одна собака не сунутся. Зато розовые круглые плоды этих кактусов, тоже с приставучими маленькими колючками, съедобны. Вкус у них, правда, не очень, и, по-моему, они вовсе не стоят всей этой возни: кому-то ведь с риском для жизни приходится их собирать, а потом еще и чистить…

Прихожу с утренней прогулки и обнаруживаю, что дома неприятности. Дело в том, что одна стена гостиной, выходящая на балкон, у нас сделана из стекла. И вот сегодня на этой стене появился отпечаток распластанной птицы, а под ним – и сама контуженная пострадавшая, только что влепившаяся в стекло. К счастью, пока мы с Джеймсом метались и решали, что с ней делать, она села, обалдевши, покрутила головой, и в следующий момент ее на балконе уже не было…

Днем я поехала на испанский. Раньше Мерседес, наша училка, меня удивляла: войдя в класс, она первым делом опускала на больших окнах жалюзи, чтобы солнце к нам не попадало. И мы, иностранцы, ворчали и расстраивались. Теперь я отношусь к этому с одобрением. Дело в том, что солнце здесь настолько злое, что от него мгновенно начинает портиться зрение, и без темных очков выходить на улицу нельзя. А везде вокруг белые стены, отражающие этот ослепляющий свет… Короче, когда Мерседес сегодня опускает на окнах жалюзи, мы больше не ворчим.

После урока я с несколькими подружками поехала в большой торговый центр. Сейчас там распродажа, они тут бывают два раза в год: с начала января до конца февраля и с начала июля до конца августа. Испанцы этих распродаж ждут, а потом сметают в первую неделю огромное количество вещей, и в это время в большие магазины лучше не соваться – там мечутся невероятные толпы народа. Зато сейчас ажиотаж спал, и можно сделать очень выгодные покупки – это если размер твой там еще остался. А вообще после Испании цены в Москве кажутся не просто заоблачными, а какими-то инопланетными: неужели за те же самые тряпки народу приходится столько платить?!

Вечером наша соседка Мари-Пепа позвала меня в театр: в местном Дворце конгрессов, как пафосно называется очень современное здание в Эстепоне, профессиональная труппа из Мадрида давала “Ужин идиотов”. Джеймс с нами идти наотрез отказался, потому что спектакль был на испанском.

Я заранее у нее поинтересовалась, как поступить: приехать к началу или, в лучших испанских традициях, особо не торопиться? Она возмутилась: конечно, надо ехать к началу! И на мой осторожный вопрос, во сколько, по ее мнению, будет начало, сказала: как и обещано, в восемь тридцать. Потом, немного подумав, довольно уверенно добавила: “Ну, может, опоздают минут на пять, не больше”.

В девять часов мы все еще сидели в зале, куда постепенно прибывал народ. А в девять ноль пять нам объявили, что “спектакль начнется через несколько минут”. Я тем временем разглядывала публику: практически одни женщины, ну прямо как в России. При этом все они были прекрасно одеты, с отличным вечерним макияжем и явно только что уложенными волосами. И большинство были друг с другом знакомы. А зал был заполнен максимум на четверть… Тут в рядах присутствовавших дам произошло волнение: они явно углядели кого-то крайне для них важного. “Алькальд Эстепоны!” – шепнула мне Мари-Пепа (это по-нашему мэр). Смотрю, подходит к первым рядам молодой, хорошо одетый мужчина и начинает по два раза в щеку целовать чуть ли не каждую из сидящих там дам, включая Мари-Пепу. Ее он так даже по имени назвал, осведомился, как у нее дела, и обменялся еще парой-тройкой слов. Она прямо вся просияла, как, впрочем, и каждая расцелованная им женщина. Я над ней подшутила: “Ты, значит, и алькальда нашего знаешь?” А она решила, что я всерьез, приняла загадочный вид и заявляет: “Да, я и с прежними алькальдами Эстепоны была знакома”. Я тем временем пытаюсь представить какого-нибудь российского мэра – без маячащей поблизости охраны и целующим в щечки немолодых тетушек в театре…