Сергей Гандлевский - Эссе, статьи, рецензии

Именно сейчас среди сугробов-торосов с желтоватым налетом спешат норильчане по своим делам и прикрывают лица варежками от ядовитых выбросов промышленности; жмурится застекленная терраса нашей дачи под мартовским солнцем в снегах Рузского района; складывается на глазах изумленной публики чуть ли не всемеро и умещается в обычный аквариум атлет негр в Сентрал-парке. А я вот, собственной персоной, – здесь. А ведь есть еще Африка…

Наутро я сдал ключи и уехал. Все.

2012

Вообще-то говоря, допущение, что ремесло писателя имеет хотя бы мало-мальское касательство к расстояниям, которые автор покрывает, почти столь же нелепо, как предположение, что мастерство хирурга или плотника как-то связано с легкостью на подъем и перемещениями специалиста в пространстве. Человеку для того, чтобы осуществиться в писательском качестве, нужны перво-наперво не охота к перемене мест, а совсем другие свойства натуры: графоманская жилка (страсть к писанине – расположению слов на бумаге), чувство стиля (расположение этих слов в своем и неповторимом, авторском порядке), инфантилизм (пожизненная невзрослая впечатлительность), ущербность (самочувствие “белой вороны” и как следствие – то жар уничижения, то холод гордыни, порождающие ненормальное честолюбие, жажду обрести вес в собственных глазах и во мнении публики). Примерно такой набор личных качеств и зовется в просторечии литературным талантом. Все прочие особенности характера: широта и мелочность, смелость и робость, ум и глупость, наличие внятного мировоззрения или отсутствие оного, равно как любовь или нелюбовь ко всякого рода экскурсиям – имеют отношение не к писательству как таковому, а к чисто человеческим особенностям того или другого автора, обладателя литературных способностей.

Краеведение и бытописание, цифры и факты – удел принципиально иной отрасли словесности. Сошлюсь на мнение мастера литературного перевода В. П. Голышева:

Писатель из каких-то своих соображений волен разжаловать себя в журналисты, но… Для настоящего журналиста поездка куда бы то ни было – цель, для писателя – средство: встряска собственного внутреннего содержания, испытаный способ стронуться с профессиональной мертвой точки. Впрочем, с тем же успехом такими плодотворными потрясениями могут стать смена места службы или местожительства, развод, неделя рыбалки или какое-нибудь житейское безобразие. Иными словами, журналист едет за тридевять земель, чтобы описать всякую невидаль, а писатель тайно или явно надеется, что временная перемена образа жизни поможет ему вернуться к его же навязчивой теме, будь то детство, смерть, смысл или бессмыслица бытия и т. п.

Писатель-экскурсовод, в отличие от гида-журналиста, нередко “загораживает” собой достопримечательности, ради которых вроде бы он предпринял путешествие, а любознательный читатель в свой черед обзавелся книгой. Удивительное дело, но именно эта странность в хорошем писателе и ценится. “Говори, говори, – мысленно просим мы стоящего автора, – нас увлекает твой монолог, он нас радует или бесит. Не умолкай, разговаривай. Предмет, занимающий твое внимание, – извержение вулкана или порез при бритье – второстепенен…” Я, например, в отрочестве прочитав “Фрегат “Паллада”, уже забыл за давностью лет, какие страны посетил Гончаров, но помню, что классик много брюзжал, на дух не переносил англичан и в совершенно мещанском своем самодурстве пожелал каким-то дальневосточным островитянам маршировать в мундирах европейского покроя вместо того, чтобы ходить в национальных хламидах и писать стихи палочками на табличках. Точь-в-точь по анекдоту о споре военных и гражданских, кто из них умнее, когда военные, торжествуя и как бы закрывая тему, вопрошают: “Раз вы, штатские, такие умные, что ж вы строем не ходите?”

Или другое писательское путешествие – “Путешествие в Арзрум”. Наверняка существуют и более обстоятельные и профессиональные описания Русско-турецкой войны 1829 года, но у какого исследователя читатель натолкнется на сцену, исполненную такого злодейского юмора?

Столь же необъективны, но хороши и занятны бывают и путешествия писателей во времени – мемуары. Потому что память даже порядочного и бескорыстного автора сама собой сортирует воспоминания по их эстетической пригодности-непригодности с точки зрения общей тональности будущих записок.

Путешествие может стать и личным подвигом писателя, вроде поездки Чехова на Сахалин. Но только прожженный циник-редактор решится поместить отчет о такого рода странствии в рубрику “Писатель путешествует”.

И все-таки многие писатели любили поколесить по свету, а мы с удовольствием и признательностью читаем их путевые очерки. Но в первую очередь не для того, чтобы пополнить свои знания о мире новыми сведениями – здесь дотошный и талантливый журналист сумеет не в пример больше, – а чтобы еще раз подпасть под симпатичное нам обаяние – побыть в хорошей компании.

2010

– Недостатки такого положения вещей общеизвестны, достоинства – меньше: в четырех стенах хорошо мечтается. Порознь и сообща мы, отечественные интеллигенты, много чего навыдумывали и домыслили: Запад, дореволюционную Россию, самую свободу – всего не упомнишь. (Примерно так же, за неимением достоверных сведений и наверняка не от хорошей жизни, выдумали западные интеллектуалы Советский Союз – Страну рабочих и крестьян.)

Существование под тоталитарным режимом – злая карикатура на детство, но детство – золотая пора, как его ни окарикатуривай. Поэтому можно было бы сказать, что при советской власти жилось и впрямь в каком-то смысле “легче и веселей”, по замечанию Сталина. Но язык не поворачивается: миллионы убитых – недопустимо высокая плата за казарменную беспечность народа и за надрывное удовольствие интеллигента тешить себя иллюзией, что пусть-де он живет в говне, но есть все-таки на белом свете земли, где реки текут молоком и медом. Помню эту снисходительную реплику – “нам бы ваши заботы” – на жалобы какого-нибудь заезжего турка. С одной стороны, совершенно объяснимую, с другой – не очень справедливую.