Борис Парамонов - Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)

Это было написано, повторяю, в 1963 году. После чего и начался сдвиг, обвал, потоп - родился американский феминизм, подлинная его идеология. Трудно сразу же и неоднозначно сказать, к добру это было или к худу, но некоторые жертвы у феминизма появились незамедлительно.

Первой жертвой феминизма стал, увы, Зигмунд Фрейд. Я думаю, что падение его репутации в западном культурном контексте было следствием не столько дальнейших научных разработок, сколько яростной феминистской атаки. Быть фрейдистом стало политически некорректным. Бетти Фридан ополчилась, естественно, на пансексуализм Фрейда - поскольку навязывание женщине исключительно сексуальной роли было главным основанием для ее критики мужской культуры. То, что венский мудрец говорил о роковом значении секса и для мужчин, уже не имело значения; феминистки под воздействием Бетти Фридан выделили у него другое - концепцию "зависти к пенису" как определяющей детерминанты женского развития. Девочка, открывая у себя некую, по сравнению с мальчиком, нехватку, уже не может оправиться от этой травмы: вся ее дальнейшая жизнь определяется символическим поиском соответствующего восполнения. Важнейшим способом изживания этого комплекса становится замужество, то есть опосредствованное, через мужа, владение пенисом, а затем - рождение ребенка-мальчика. Фрейд и психоаналитики вообще отнюдь не задавались целью отрицать или преуменьшать возможности женщины на какой-угодно арене человеческой деятельности, - они только говорили, что любая такая деятельность не даст женщине настоящего удовлетворения, не принесет ей счастья. Анатомия - это рок. Бетти Фридан, наоборот, доказывала, и, надо сказать, довольно убедительно, что сексуально раскрепощенная женщина, замужняя женщина, женщина-мать не чувствует себя счастливой в рамках, очерченных сексуальной жизнью со всеми ее экспликациями. Она доказывала и другое (ссылаясь на статистику в знаменитом Кинзи-репорт): что женщина, ведущая полноценную социально-культурную жизнь, нашедшая себя вне семьи - даже будучи замужней, - счастливей в сексе, чем просто замужняя и сексуально активная женщина.

Я, естественно, не берусь решать этот спор, не решусь давать однозначные оценки феминизму, да, собственно не об этом, не о феминизме и речь веду. Феминизм у нас сегодня - не более чем метафора для разговора о России и Америке (Западе вообще). Тем не менее о сексе еще поговорим. Бетти Фридан утверждала, что секс как универсальный символ знаменует порабощение жизни социальными силами, мужской культурой, что это, точнее, символ женского рабства. В этой позиции что интересно, показательно, характерно и, я бы сказал, стильно? Манифестация западного склада сознания, вообще западной психеи. Вспомним то, о чем говорили вначале: западный человек, американец в особенности (и тут уже дело десятое - мужчина или женщина), не хочет видеть себя игрушкой объектных сил, созданием, извне определенным, - функцией, а не аргументом. Он или она видит себя существом (не антисоциальным, конечно, а) сверхсоциальным. Предельная установка западного человека - вообще отвергнуть объектную детерминацию. В отношении социальном такая установка представляет высочайшую ценность: это называется свобода; западный человек - внутренне свободен. Да, человек может оказаться жертвой социальных обстоятельств, игрушкой их и рабом; но он всегда в силах восстать против такого порядка и не видеть в установившихся правилах социальной инерции закона природы. Не будет натурализовать политику, говоря словами Ролана Барта, или, словами Сартра, сделает выбор в пользу собственного проекта.

В чем, однако, можно усмотреть ошибку феминизма, его полемически-политический перехлест? Он берет секс исключительно в социальных терминах, вынося за скобки его сверхкультурное могущество, его природный фатум. Секс как природа не существует в феминистском дискурсе. На эту ошибку указала блистательная Камилла Палья - американский культурфилософ, оракул и вождь постфеминизма. И в одном из ее сочинений - громадной статье, можно сказать книге "Нет закона на арене" (арена имеется в виду древнеримская, на которой происходили бои гладиаторов) я нашел рассуждение, напрямик относящееся к той самой теме женщины на рабочем месте, ее одежды и отношения к ней коллег-мужчин, с которой мы начали сегодняшний разговор:

Свободное от секса рабочее место и невозможно, и нежелательно. Женская красота, женская плоть вообще и ее экспозиция знаменуют не слабость и не зависимость женщины от рассматривающих ее мужчин, а ее силу. Большинство женщин, как и большинство мужчин, мгновенно оценивают, какие у новой сослуживицы ноги или грудь, и не потому, что такое отношение унижает женщину, превращая ее в кусок мяса, но потому что безошибочно чувствуют дезорганизующую ее силу на рабочем месте. Женская сексуальность разрушительна для утомительного механического распорядка работы, в которой действенность требует однообразия и монотонности. Проблема вхождения женщин в систему деловой деятельности гораздо значительнее темы мужского шовинизма. Женщина вносит с собой природу в социальное поле - слишком узкое, чтобы поглотить ее.

Вот теперь давайте исхитримся и перейдем от этих захватывающих сюжетов к теме по-своему не менее интересной - к России.

Я бы сказал, что коренная и роковая ошибка русского сознания прямо противоположна феминистской установке. Феминистки не хотят видеть природных элементов в социально-культурной среде, а русские видят природу, то есть рок, фатум и непреложный закон, там, где существуют самые широкие возможности для человеческой самодеятельности. И универсальным символом такой подавляющей природы стало в нем - русском сознании - сама Россия.

Нельзя сказать, что не было в русской культурной истории попыток изменить такое положение, такую установку. Известнейшая из этих попыток - сборник "Вехи", в предисловии к которому Михаил Гершензон писал, что новая его идея - в установлении примата личности и ее творческих задач над отвлеченными идеалами общественного блага. Как известно, "Вехи" предотвратить ничего не сумели - Россия ниспала в коммунизм, характеризовавшийся невиданным доселе размахом человеческих жертвоприношений. Самая идея самостоянья человека была погребена, причем с позором, - и никаких отеческих гробов не осталось, даже кладбища запахали под стадионы. Но вот тот же Гершензон, написавший немало ценных работ о светочах русской культуры, высоко, казалось бы, несших знамя личности, ее свободы, творческой ее активности, чуть ли не каждый раз сталкивался в этих исследованиях с одним непреложным фактом: самим местом истины считалась всегда и только Россия, то есть коллективное целое, окрашенное в те или иные - безразлично какие - цвета: хоть крестьянского социализма, хоть православного христианства, хоть пролетарского мессианизма.