Борис Парамонов - Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)

Пора, пожалуй, напомнить едва ли не важнейший факт: русские террористы не мыслили убийства невинных людей: их мишенью, объектом, целью всегда и только были представители власти, которой они объявили войну, - неправедной власти по самому глубокому их убеждению. Известна масса случаев, когда они отказывались от акта, если в ситуацию оказывались вовлеченными посторонние люди. Но у Камю главное, ключевое слово в последнем цитированном отрывке - история. Для Камю история и предполагаемый в ней идеологами смысл - это Молох, пожирающий живых людей, требующий непрерывных жертв: история как абстрактный концепт, наделяемый провиденциальным смыслом. Легче этот сюжет понять, если мы на место слова история поставим слово идеология. У русских народовольцев не было идеологии, программы, мировоззрения, философии, готовых оправдать их деяния. Оправдание было только одно - готовность к жертве, принесение жертвы.

Но чистоту этого экзистенциального мотива трудно обнаружить у нынешних исламских (да и не только исламских, а хотя бы и ирландских) террористов. Нынешний терроризм, ставящий целью убийство именно невинных, сторонних как средство воздействия на те или иные политические структуры, - это шантажный терроризм, ничуть не оправдываемый и не смягчаемый фактом самопожертвования террористов. Но и другое важно, может быть даже важнее: их смерть, так сказать, идеологична, основана и подпирается неким позитивом, гарантирующим вознаграждение в потустороннем бытии. Ценности их предзаданы в идеологическом контексте, а не создаются в непосредственном деянии. Следовательно, эти деяния не имеют морального достоинства - не только по новому Камю, но и по старому Канту.

Значит ли это, что тут вообще нет проблемы и вопрос о нынешнем терроризме? Об этом стоит подумать.

Рассуждение о природе современного терроризма начать надо как бы издалека: с темы о психологических корнях агрессивности, деструктивности, садизма (садомазохизма, если угодно). И тут нам поможет скорее не Фрейд, биологизировавший психологические проблемы, а также изолировавший их в субъективно-биографическом поле и однозначно связавший их с сексуальными переживаниями индивида, а скорее Эрих Фромм, на основе психоанализа развернувший достаточно интересную социальную психологию. В нашем контексте исключительный интерес представляет сюжет о нарциссизме и его социально-культурных проекциях.

Нарциссизм, по Фрейду, - это отвлечение энергии сексуальных влечений (либидо) с объектов на самого субъекта этих ощущений. Так называемый первичный нарциссизм нормален, то есть обычен, присущ всем развивающимся детям, еще не чувствующим мир расчлененно, ощущающим только себя. Но он приобретает патогенные измерения, если человек не сумеет в должной мере перенаправить свои влечения на объект, не поймет, что в мире есть кто-то еще, заслуживающий внимания и любви. Человек, так ориентированный, потерпит в реальной жизни крах - и вынужден будет снова обратиться к себе как единственному объекту влечения и высокой оценки. Это называется вторичным нарциссизмом. Нарциссическая личность выпадает из реальности, потому что она неспособна любить другого. Это служит причиной всяческих крахов и разочарований - пренебрежение к реальности редко остается без возмездия.

В подробности нам вдаваться не надо, но необходимо отметить основную установку Фромма, утверждающего, что в полной мере роль нарциссизма можно понять только при условии освобождения этого феномена из узких рамок теории либидо. И тут важнейшую роль приобретает понятие группового нарциссизма. Если нарцисс в результате индивидуальных травм удаляется в свое замкнутое "я", то групповой нарциссизм выступает как результат культурных травм, очень часто испытываемых традиционалистскими культурами при соприкосновении их с культурами авангардными. Об этом знал еще Константин Леонтьев, говоривший, что реакцией на космополитическую модернизацию становится острое возрождение национализма (мы бы сказали сейчас - фундаментализма). А вот что пишет по этому поводу Фромм:

Групповой нарциссизм представляет собой один из главных источников человеческой агрессивности...эти спонтанные взрывы разрушительности тоже не проявляются без всякой причины. Во-первых, всегда имеются внешние обстоятельства, стимулирующие их, как, например, войны, религиозные или политические конфликты, нужда и чувство обездоленности. Во-вторых, есть также субъективные причины - высокая степень группового нарциссизма на национальной или религиозной почве... Спонтанные проявления агрессивности обусловлены не человеческой природой, а тем деструктивным материалом, который произрастает в определенных условиях. Однако в результате внезапных травматирующих обстоятельств этот потенциал мобилизуется и дает резкую вспышку. По-видимому, без провоцирующих факторов деструктивная энергия народов дремлет.

В цитированной книге "Анатомия человеческой деструктивности", вышедшей в 1971 году, Фромм в качестве примера такой ситуации приводит резню индусов и мусульман в период раздела Индии. Понятно, что мы сегодня можем привести много других, более актуальных примеров - скажем, реакцию Ирана на прозападные реформы шаха. Или еще: Фромм пишет, что к числу исключительных, нетипичных факторов, способных спровоцировать военные действия, можно отнести жажду мести или разрушительную ярость малого народа, но это большая редкость; сегодня эти слова нельзя не воспринять без горькой усмешки.

Но истинным и, так сказать, политически корректным остается у Фромма понимание того, что факты человеческой жестокости, наблюдаемые ныне, не могут быть объяснены ссылкой на изначальную греховность человеческой природы или на особо злокачественный характер той или иной культуры. Причина происходящего - в конфликте, в столкновении разных образов жизни - столкновении, происходящем независимо от той или иной - злой или доброй - воли. Это то, что древние называли трагическим роком.

Как объясняют происходящее нефилософичные, но здравомыслящие американские комментаторы? Они говорят, что исламский фундаментализм и терроризм, выросший на его основе, есть реакция на культурное отставание мусульманского Востока от нынешнего (не то что иудео-христианского, но скажем так) секулярного Запада. В фундаменталистском гневе нет реального содержания, нет позитива и самостоятельной истины, он целиком негативен и реактивен. Примерно то же говорит Фромм: агрессивность как реакция на травму.

И наиболее глубоко укорененная реакция, объясняющая едва ли не до конца смысл происходящего: фанатизм. Что такое фанатизм? Тут Фромм не открыл ничего нового, сказав, что фанатизм есть свидетельство потускнения, ослабления веры, то есть господствующего культурного мифа. Люди делаются фанатичными тогда, когда нужно самих себя убедить в собственной правоте, когда исчезает спокойное сознание такой правоты. Не еретиков уничтожают, не неверных, а самих себя символически наказывают за потускневшую веру, желая тем самым ее гальванизировать, форсировать, подстегнуть. "По всей видимости человек тогда берется вершить правосудие, когда он теряет веру", - пишет Фромм.