Борис Парамонов - Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)

После Октябрьской революции Коллонтай назначили наркомом государственного призрения, она создавала ясли, отвоевывала для детей молоко, подготовляла декреты об охране материнства. Проект первого советского закона о браке был написан Александрой Михайловной, в нем, конечно, не было ни "матерей-одиночек", ни "внебрачных детей". (...)

Меня подкупал естественный демократизм Александры Михайловны. Она свободно, оставаясь самой собой, беседовала и с чопорным шведским королем, и с горняками. Познакомив меня с домашней работницей, она сказала: "Это мой личный секретарь". Обедали в посольстве все вместе - сотрудники, шоферы, работница. Коллонтай обладала даром воспитывать, и много молодых людей, работавших под ее руководством, обязаны ей своим духовным развитием.

Самое интересное в этом отрывке - слова о личном счастье, невозможном без всеобщего: Эренбург много темнил и недоговаривал в мемуарах; по этим смутным словам нельзя догадаться, о чем, собственно, говорила Коллонтай. Между тем тут и был, что называется, пойнт ее интересного социалистического варианта. Мы сейчас поговорим об этом подробно.

У нас ни в коем случае не должно создаваться впечатление о Коллонтай, подобное тому, что зафиксировано в анекдотах 20-х годов. Она не была комическим персонажем. Анекдоты эти, вот уж точно можно сказать, - обывательские. Обывателю, конечно, нужно сочувствовать - он полезный член общества, и лавочки его экспроприировать не след, но и не следует полагаться на его суждения касательно культурных вопросов. Можно было бы сказать, что все эти анекдоты о Коллонтай суть пример народной смеховой культуры, по Бахтину, реакция материально-телесного низа, но как раз последний гораздо адекватнее представлен именно у самой Коллонтай. Она и говорит в точности то, что Бахтин говорил о так называемом коллективном народном теле.

Есть три ключевых фразы у Коллонтай. Это названия ее сочинений - "Любовь пчел трудовых" и "Дорогу крылатому Эросу!" Первое - сборник как бы художественных рассказов, очень слабых по исполнению: писательницей она явно не была; второе - название статьи, напечатанной в журнале "Молодая Гвардия" в 1923 году. И третье запомнившееся выражение, с ней связанное, - "теория стакана воды": мол, удовлетворять половое влечение нужно так же просто, как выпить воды, если мучает жажда.

Статья "Дорога крылатому Эросу!", в отличие от "Пчел трудовых", - интересное сочинение. Коллонтай начинает с исторического очерка сексуальных нравов человечества и говорит вещи, в общем, давно известные и бесспорные: что в Древней Греции половое общение с женщиной было отодвинуто на задний план и преобладала мужская дружба (в подробности она не вдается), что в Средние Века возникло понятие индивидуальной любви (культ прекрасной дамы у рыцарства), но любовь отделялась от брака, что в буржуазном обществе утвердилась моногамная семья, но основана она была не столько на любви, сколько на материальных соображениях. Эти общеизвестные факты разве что затемняются у Коллонтай попытками истолкования их исключительно в духе экономического материализма: то, что позднее назвали вульгарной социологией. Интересное и как бы новое начинается, когда Коллонтай ставит вопрос о формах любви в стране победившей пролетарской революции, то есть в социалистическом обществе. Ее тезис: в таком обществе неизбежно произойдет ослабление и распад моногамной семьи, что любовь не может здесь ограничиваться пределами супружеской или просто любящей пары.

Приведем обширную цитату из статьи "Дорогу крылатому Эросу!":

Но может ли такой идеал, такая исключительность в любви отвечать интересам рабочего класса? Не становится ли, наоборот, важным и желательным с точки зрения пролетарской идеологии, чтобы чувства людей становились богаче, многоструннее? Не является ли многострунность души и многогранность духа именно тем моментом, который облегчает нарастание и воспитание сложной, переплетающейся сети духовно-душевных уз, которыми скрепляется общественно-трудовой коллектив? Чем больше таких нитей протянуто от души к душе, от сердца к сердцу, от ума к уму - тем прочнее внедряется дух солидарности и легче осуществляется идеал рабочего класса - товарищество и единство.

Исключительность в любви, как и "всепоглощение" любовью, не могут быть идеалом, определяющим отношения между полами с точки зрения пролетарской идеологии. (...) Такое выделение "любящей пары" (в кавычках), моральная изоляция от коллектива, в котором интересы, задачи, стремления всех членов переплетены в густую сеть, станет не только излишним, но психологически неосуществимым.

(...) чем крепче будет спаяно новое человечество прочными узами солидарности, чем выше будет его духовно-душевная связь на всех ступенях жизни, творчества, общения, тем меньше места останется для любви в современном смысле слова.

Мы видели, что попытки осуществления этого якобы пролетарского идеала на практике - хотя бы советский брачный кодекс 20-х годов, созданный самой Коллонтай, - приводили сплошь и рядом к трагикомическим ситуациям "зощенковского" типа и способствовали созданию в массовом сознании некоего анекдотического мифа о ней. Но тема, поднятая Коллонтай, очень серьезно отозвалась в тогдашней советской - равно как и антисоветской - литературе. Пример последней, конечно же, - "Мы" Замятина: всеобщая любовь по карточкам, по "розовым талонам", дающим право каждому и каждой обладать каждой и каждым. Несомненно, этот сюжет инспирирован писаниями Коллонтай. А вот событие безусловно советской литературы - "Цемент" Гладкова. При весьма незначительных литературных достоинствах эта книга имела мировой резонанс, была переведена чуть ли не на все языки (да и сейчас продолжает издаваться на Западе: я своими глазами видел новое издание "Цемента" в Америке лет пять назад). Единственная причина такого успеха - сюжет об отношениях Глеба Чумалова, героя романа, с Дашей: она отказывает ему в его супружеских правах, оставаясь в то же время его женой и, так сказать, товарищем по борьбе.

Но и самое великое произведение советской (да, всё-таки советской, несмотря на запрет и непечатание) литературы - гениальный "Чевенгур" Андрея Платонова - построен по коллонтаевской схеме. В обществе лишенных собственности только и может развиться настоящая любовь: "товарищество против имущества". Единственная "исключительная пара" - Прокофий Дванов и Клавдюша Клобзд - рвачи, озабоченные сохранением и приумножением имущества, классический "буржуазный" союз. Но у Платонова этот самый "крылатый Эрос" выражается в зловещей форме иссякновения бытия, схождения на нет самой его материальности. Люди у Платонова "обретают в голом порядке друг друга" И этот голый порядок уже трудно назвать Эросом: скорее это Танатос.