Борис Парамонов - Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)

Моделью делового преуспеяния при Путине может послужить Роман Абрамович, молодой партнер Березовского в нефтяном бизнесе, недавно заинтересовавшийся также алюминиевой промышленностью. Сейчас он, вероятно, богаче своего бывшего ментора. Так же как Березовский, Абрамович устанавливал связи с ельцинской семьей, но, в отличие от Березовского, он спокойно принял новый режим. Он испытывает буквальный страх перед тем, что называется "паблисити", и едва ли, если вообще, способен выступить на публике с каким-либо политическим заявлением, не говоря уже о критике правительства.

Как говорит русская пословица, ласковая теля двух маток сосет. Не то Березовский. Судя по тому, что здесь о нем говорилось, это роковой человек, человек рока, что лучше всего подтверждается его словами, приводимыми Соросом: "у меня нет выбора". Если нет выбора, это и значит - судьба, рок. Сенека сказал: согласного судьба ведет, несогласного тащит. Его, Березовского, судьба тащит - потому что он несогласный. Березовским владеет то, что древние называли "хубрис" - вызов богам, узурпация их прерогатив, попросту - непомерная гордыня.

В подобном ключе звучат слова другого олигарха, Михаил Ходорковского, которые приводит в своей книге "Распродажа века" Кристия Фрилэнд:

Если человек не сумел сделаться олигархом, значит, у него что-то не в порядке. Значит, по каким-то причинам он оказался не способным к этому: ведь у каждого были одинаковые стартовые позиции.

Ходорковский, напоминает Кристия Фрилэнд, начинал с так называемого комсомольского бизнеса. Известно, что это был первый легальный советский канал, в который начали откачивать пресловутое золото партии. Вообще же комсомол был советской школой бизнеса еще при глухом застое: памятные студенческие стройотряды, командиры которых никогда не приезжали с трудовых каникул без ощутимых денег.

Как говорил Веничка Ерофеев, в жизни все должно идти медленно и неправильно.

Статья Роберта Коттрелла об этих двух книгах очень интересно заканчивается: он вспоминает слова Гегеля, приводившиеся Френсисом Фукуямой, о так называемых "первых людях", начинающих историю:

Гегель, в парафразе Фукуямы, считал, что главное классовое расслоение людей основано не на экономических функциях, а на их отношении к насильственной смерти. Общество разделено на господ, готовых рисковать собственной жизнью, и на рабов, неспособных на это.

Кажется, что это звучит несколько преувеличено,- заключает Роберт Коттрелл.- Но я подозреваю, что олигархи, и Березовский в особенности, подходят под это описание.

Намек более чем ясен: английский журналист дает понять, что на кону стоят головы олигархов. Полетят ли эти головы, далеко не ясно, но игра идет именно такая. Попросту говоря, в России идет борьба за власть; вернее, она еще не закончилась. То есть не решен, как говорил Ленин, основной вопрос всякой революции. А в России случилась именно революция, - кто будет это отрицать.

Конечно, это главный сейчас сюжет русской истории и русского настоящего. Но меня, как человека, так сказать, пера, особенно интересуют в этой истории позиции русских писателей. В этом смысле проблема Путина и проблема Березовского очень интересно трансформируются в проблемы Солженицына и Аксенова: первый пошел на союз с нынешним руководством, второй предпочитает выступить союзником несравненного Бориса Абрамовича. Ситуация едва ли не гражданской войны, в которой, как известно, брат встает на брата.

Дай Бог, чтобы эта русская гражданская война ограничилась фехтованием перьев.

К нам едет ревизор

Вышла недавно интересная книга в издательстве "Захаров": Записные книжки Сомерсета Моэма, впервые воедино собранные в русском издании (были фрагменты в журналах, помнится). Мне уже случалось в русской прессе видеть некоторые отзывы, сделанные в манере, долженствующей выразить полное презрение к рецензируемому труду. Это даже не рецензия, а цитация - приводится какая-нибудь одна фраза, не требующая, по мнению рецензента комментариев, настолько она говорит сама за себя и настолько разоблачает автора этой фразы. В случае с Записными книжками Моэма такой фразой была выбрана та, где он говорит, что русская литература отличается крайней скудностью. Прием и намек рецензента: о человеке, сумевшем ляпнуть такую глупость, говорить не стоит, рецензии он не заслуживает, достаточно для него рубрики "Нарочно не придумаешь".

Давайте, однако, полностью воспроизведем соответствующий пассаж Моэма:

А вот что поражает каждого, кто приступает к изучению русской литературы, так это ее исключительная скудость. Критики, даже из числа самых больших ее энтузиастов, признают, что их интерес к произведениям, написанным до 19 века, носит чисто исторический характер, так как русская литература начинается с Пушкина; за ним следуют Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Толстой, Достоевский; затем Чехов - вот и все! Ученые люди называют множество имен, но не приводят доказательств, чем они замечательны; человеку же со стороны достаточно проглядеть эти произведения, чтобы убедиться - он ничего не потерял, не прочитав их. Я попытался вообразить, что представляла бы собой английская литература, начнись она с Байрона, Шелли (я не допустил бы особой несправедливости, заменив Шелли Томасом Мурром) и Вальтера Скотта; продолжись Диккенсом, Текеррем и Джордж Эллиот; и закончись на Джордже Мередите. Первый результат: этих писателей очень возвеличили бы.

Я не вижу, чем тут можно возмущаться. Моэм не говорит же, что русская литература, в лице перечисленных ее классиков, - плохая, он говорит, что она бедная, скудная количественно. Что было, к примеру, до Пушкина, что бы он пропустил? Разве что Державин. Из 19 века можно было бы добавить Щедрина, Гончарова, Писемского, Лескова, Островского; но трудно не признать, что они не делают и не меняют погоды, хотя, скажем, Лесков - серьезная литературная фигура, имевшая большое эволюционное будущее, в ранней советской литературе. Но Моэм пишет цитированное в 1917 году, причем демонстрирует знание даже новейших, современнейших имен - называет Сологуба, Куприна, даже арцыбашевского "Санина" вспоминает, причем добрым словом (я обрадовался этому отзыву: "Санин" - книга, пользующаяся дурной славой, вроде "Что делать?", и на нее, кстати, кое-чем похожая, но отнюдь не лишенная достоинств.) Конечно, он не принял во внимание русской поэзии начала века, блестяще расцветавшей, но это и трудно для иностранца. Однако главное в отзыве Моэма - соотнесение русской литературы с хорошо ему известными английской и французской, с их богатейшими 16-м,17-м и 18-м веками: Спенсер, Шекспир, елизаветинцы, Корнель, Расин, Вольтер, Руссо - десятки имен, и все первоклассные. А что может вспомнить Россия? Протопопа Аввакума? Письма Ивана Грозного Курбскому? Слово о полку, наконец? Конечно, это интересные документы, их нужно изучать, но читать это нельзя так, как англичанин, да и не только англичанин, может по сию пору читать, скажем, Стерна или даже Чосера. Так что пылко возмущаться или пренебрежительно ухмыляться нечем и нечему: Моэм сказал чистую правду, сообщил неоспоримый факт.