Пётр Вайль - Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе

Такое возвращение происходит на ином, современном уровне, и в этом смысле заметка из «Комсомольца Удмуртии» — все-таки редкость. Но это не меняет общей установки на необычное и сенсационное, которое теперь зато проявляется гораздо шире, чем две тысячи лет назад, — не только в тематике и содержании фактов, но и в диковинном смешении видов изданий, жанров, стилей.

С точки зрения журналистики, информация о публичном доме в Вентспилсе не более экстравагантна, чем политический обзор в еженедельнике «Советский цирк». Заметка о метровых чернобыльских грибах не удивительнее, чем огромное интервью с заключенным Чурбановым в журнале «Театральная жизнь». Смелость «Московских новостей» проявляется и в независимости позиции, и в наименовании рубрик — «Вести из-за бугра» и «Междусобой». Полоса астрологического прогноза в четырехстраничной газете — такая же странность, как полосная экономическая статья в той же газете. В разоблачении охотничьих злоупотреблений вождей не больше новизны, чем в развязном тоне обозревателей «Столицы». Обнаружение ада в Западной Сибири столь же сенсационно, как и утверждения «Нашего современника» о том, что все — евреи. <���…>

На фоне социальной смуты всех еще ярче проявляется душевная смута каждого. И если хаотическое брожение масс вызывает страх и почтение хотя бы в силу масштабов, то личный хаос заметен прежде всего нелепой и смешной своей стороной. Так, слон в посудной лавке ничуть не забавен, потому что итог его вторжения однозначен, а последствие движений ребенка или пьяного непредсказуемы и комичны. Смещаются критерии, нарушаются соответствия, едет крыша. Житель Перми предлагает в «Огоньке» помочь «юному царевичу» — так он называет Георгия, внука великого князя Владимира Кирилловича — жить «в атмосфере русского», а для этого «было бы здорово пригласить его в Артек».

Известный светский остроумец Валентин Гафт наотрез отказывается дать интервью на лирическую тему: «Я скорее поговорю с вами о социальных проблемах… Я не собираюсь никого веселить или развлекать» — на это жалуется журналистка из «Собеседника».

Действительно, трудно. Все переменилось, да невзначай, да так проворно. Почему бы актеру не погружаться в общественную проблематику, если писатели вовсю решают экономические задачи? Отчего царевичу не очутиться в пионерлагере, если музыковед стал президентом? Все по-новому, как всегда, и все в революционной обстановке. И главное — сменились идеологические знаки.

В номере «Литературки», открывающем 91-й год, — художественный снимок: школьница с бантиками, глядящая вдаль. Фотография называется «В храме», и вид у девочки почти такой же просветленный, как на снимках «За советом к Ильичу» и «Сбор дружины». Редакция облегчила бы себе труд, достав нужные сюжеты из архива и сменив названия.

Как фактически и поступила журналистка из «Московской правды», готовя статью «Наташина келья»: «Провожаю взглядом ее ладную, даже в неуклюжем монашеском наряде, фигурку»; «Всюду строительные леса, натужно гудят моторы тракторов и машин. Реставрационные работы, как пояснили мне новые хозяева, идут медленно. Не хватает механизмов, материалов. Самую тяжелую и неквалифицированную работу выполняют монашки и послушницы»; «Там, в развороченном, еще не устоявшемся монастырском быте, я чувствовала себя удивительно спокойно». Все это было, долго, часто, помногу. Если б журналистка С. Ерисова просто взяла репортаж с БАМа десятилетней давности и заменила в нем несколько слов, я бы приветствовал такой опыт как образец концептуального искусства. Но это, к сожалению, не так — статья выстрадана, с тем же надрывом, той же художественной силой, с какими писались бесчисленные репортажи со строек пятилеток, куда молодежь ехала по зову того же сердца, которое теперь зовет в монастырь.

Я стараюсь быть объективным. Понимаю: нужен полюс добра, позитивные эмоции, пятна света на фоне «чернухи». В конце концов, думаю я, и Господа славить можно по-разному — так, наверное, тоже. Может, эти незатейливые стыдные сочинения все же лучше того тотального неверия, в котором пребывала советская журналистика моего времени.

Мой коллега из сельхозотдела хвастался, что семь лет к каждой посевной и уборочной писал первополосные материалы под одинаковыми заголовками, так что на его счету — четырнадцать репортажей «Будет щедрым гектар!».

Другой кичился тем, что открыл статью фразой «В начале было слово». Это был фельетон о грубости ресторанных швейцаров.

Я под видом какой-то рецензии поздравил сам себя с 27-летием, опубликовав в свой день рождения статью под названием «Сколько это — 27 лет?».

Тупая и бессильная резвость, гордиться тут нечем. С точки зрения профессиональной, это такой же грех, как провожать глазами ладные фигурки, будь они в фуфайке, гимнастерке или монашеском наряде. В смысле творческом — равно неплодотворно и разрушительно.

От такой тупиковой ситуации, кстати, и ехали. И те, кто привык это делать дома, легко находил подходящую ладную фигурку в совершенно иных условиях. В эмигрантской журналистике первых лет (я говорю о третьей волне эмиграции, к которой сам отношусь) Америка, подобно «доброму молодцу» или «светлому будущему», намертво срослась с постоянным эпитетом — «гостеприимная». «Нашими» стремительно стали солдаты совсем в другой форме. Слово «родина» обрело парадоксальное, оксюморонное определение — «новая».

В конечном счете дело всегда в носителях идеи, а не в самой идее — по крайней мере когда речь идет о ее практическом воплощении. А идея была и есть — примат нравственного императива, обязательный поиск этического ориентира. И идеал этот опытный глаз обнаруживает в разных обличьях, в зависимости от обстоятельств — на стройплощадке БАМа или монастыря, в берете морского пехотинца США или бойца отряда особого назначения МВД СССР.

Знаки, как значки, меняются с необыкновенной легкостью, если существует верность психологической установке, выработанной за долгие годы утопическим сознанием, — уверенность в том, что твоя правда есть истина.

То, что правд бесчисленное множество — а это знает каждый, кто пытался хотя бы обсудить с семьей, куда поехать в отпуск и в какой цвет красить стены, — сути не меняет и приводит лишь к тому, что истиной является та правда, которую ты исповедуешь в данный момент.

Профессионалу труднее. Он знает, что новая ситуация требует нового мышления, новых форм, нового языка. Образ Спасителя на привычном месте портрета генсека — не решение проблемы, а, пожалуй, лишь усугубление ее. Восхищение шпионом Гордиевским трудно рассматривать как компенсацию за формулу «сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст». Смена «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» на «Без гнева и пристрастия» над названием газеты — знак не столько новых принципов, сколько веры в необходимость путеводного лозунга.