Пётр Вайль - Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе

У гения случайного не бывает. Чижик — значит чижик, а не зяблик, щегол, снегирь или другие вьюрковые.

Читаем в современной энциклопедии:

Чиж — spinus spinus , птица семейства вьюрковых, отряда воробьиных. Голос — звонкое «тиилли-тили» и разнообразная песня. Чижей часто содержат в клетках. Обладают способностью к подражанию и часто вставляют в свое пение трели других птиц. Это самая «ручная» из всех певчих птиц, размножается в домашних условиях. Зимой не улетает совсем, а откочевывает чуть южнее мест летнего пребывания.

Все совпадает.

Стихотворение написано в 1836 году. Жизнь была ясна — по крайней мере, прожитая жизнь.

Трезво осознается то, о чем сейчас, в наши дни, под воздействием всевозможных сегодняшних угроз, говорят философы, политики, публицисты: обмен свободы на благополучие и безопасность.

Камер-юнкер, отец семейства, должник — какая уж тут свобода. Но песнь — продолжается.

Катастрофа? С романтической точки зрения — да. Свобода — абсолютная ценность, неразменный золотой. Но вот ключевое слово пушкинского четверостишия — «живой». «Песнью тешится живой». Песнь — может остаться свободной даже у «невольного чижика», птицы в клетке.

Единственный, пожалуй, из наших великих писателей, который обладал несокрушимым здравым смыслом, пришел к заключению, первостепенно важному для нас сегодняшних. Сформулировать это можно так: человек должен быть жив, сыт и свободен. Спокойная, безрадостная, мужественная констатация факта. Порядок слов именно таков: сперва жив, потом сыт, потом свободен. Каждое последующее обусловлено предыдущим, без него не существуя. Мы знаем, что на что меняем, чем и почему жертвуем.

Пушкинское стихотворение — о себе. Чижик — Пушкин. Ну и мы по мере сил и способностей — чижики.

Двести пятьдесят лет исполняется со дня рождения главной няни русской культуры. Об Арине Родионовне мы знаем много — и еще больше не знаем. Не осознаем, точнее. Со школы привыкли думать, что именно она взрастила поэтический дар Пушкина, и никого не смущало, что в 70-е годы ХХ века в деревне Кобрино под Гатчиной открыли Избу-читальню имени Арины Родионовны. Она в этой избе читать бы не могла: не знала грамоте.

Неясность и с анкетными данными. Скажем, какова фамилия пушкинской няни? У рабов фамилий не бывает — вот и крепостная Арина Родионовна с такой же степенью достоверности Яковлева (что значится в справочниках), как и Родионова (по имени отца), и Матвеева (по мужу). Имя ее — то ли Ирина, то ли Иринья. Арина — домашний вариант. В общем, достоверно только отчество.

Да и его поэт Николай Языков, с нежностью относившийся к няне Пушкина, сумел перепутать в стихах: «Васильевна, мой свет, забуду ль я тебя?..» Стихотворение это было прислано в Тригорское, а там знали, как правильно, и помогли Языкову исправить: «Свет Родионовна, забуду ли тебя?..» — даже народнее получилось. В своем журнале «Северные цветы» эти стихи напечатал Антон Дельвиг, который тоже любил Арину. Известный своей добротой и чувствительностью, он в 1826 году писал Пушкину, который только что покинул Михайловское: «Душа моя, меня пугает положение твоей няни. Как она перенесла совсем неожиданную разлуку с тобою». Князь Петр Вяземский передавал Пушкину: «Родионовне мой поклон в пояс».

Арина Родионовна умерла 29 июля 1828 года. Пушкинская сестра Ольга, выйдя замуж за Николая Павлищева, в начале того года взяла свою престарелую кормилицу в Петербург, где та и скончалась в возрасте семидесяти лет. Хоронил Арину тогдашний ее хозяин Павлищев. Пушкин ни на отпевание во Владимирской церкви 31 июля, ни на похороны на Смоленском кладбище не приехал. Хотя был в то время в Петербурге, где его как раз в эти дни безуспешно разыскивал Вяземский: «Слышу от Карамзина жалобы на тебя, что ты пропал для них без вести, а несется один гул, что ты играешь не на живот, а на смерть».

И стихи на смерть няни написал не Пушкин, а все тот же Языков — второе уже посвященное ей стихотворение.

Коллизия, современному сознанию диковатая — в духе того времени. Одно другому не противоречит: и хоронить не стал, и ценил высоко. Арина Родионовна была прообразом мамки Ксении из «Бориса Годунова», няни из «Дубровского», мамки княгини из «Русалки» и — главное — «оригиналом няни Татьяны» из «Евгения Онегина». К самой реальной Арине Пушкин искренне был привязан. Писал о ней с теплотой неподдельной — и в стихах («голубка дряхлая», «добрая подружка») и в письмах.

Она была женщина добрая и общительная. Языков: «Ласковая, заботливая хлопотунья, неистощимая рассказчица, порой и веселая собутыльница». Мария Осипова: «Лицом полная, вся седая, страстно любившая своего питомца, но с одним грешком — любила выпить». Грешок — это как поглядеть: поэту и его друзьям нравилось. Хрестоматийное: «Выпьем с горя, где же кружка». Пущин: «Попотчевали искрометным няню». Языков: «Сама и водку нам, и брашно подавала»; а в стихах «На смерть няни А. С. Пушкина» подробно:

Бражничала, даром что еще в 1801 году ее муж Федор Матвеев умер от пьянства.

У Пушкина всюду симпатичный образ:

Не с плеча ли Арины Родионовны позаимствовал Есенин этот самый шушун для своей матери?

Короче, Арина была своя. Судя по путанице с ее отчеством у Языкова, ясно, что Пушкин и его друзья звали няню в основном по имени, несмотря на то что ей было в Михайловском уже под семьдесят. Но ведь — не ровня, а раба.

Жизнь с прислугой — практически круглосуточно, без перерыва — жизнь «под стеклом». У Пушкина в Михайловском дворни было — двадцать девять душ. Не спрятаться. Нормальный обиход сословия. Единственный способ преодолеть такое бытие напоказ, противное естественной тяге к «прайвеси», — исключить услужающих не просто из числа равных, но, по сути, из рода человеческого. В языке — парадоксальным образом именуя их «людьми», как раз людьми и не считая.

Кто из крепостных попадал в дворовые? С одной стороны, наиболее способные, но они же и самые хитрые, пронырливые, лицемерные. Какой-нибудь толстовский Левин косаря и пахаря мог уважать, но лакея — ни за что. Пользовался, но презирал.

При этом от тесного общения баре и дворня были в круговой поруке «стокгольмского синдрома», что позволило Георгию Иванову с иронической правдивостью написать про тургеневские времена: «Золотая осень крепостного права».

Такая патриархальность насмешливо, но и трогательно подана Пушкиным в его «Истории села Горюхина», где описывается прибытие барина в свои владения: «Мужчины плакали. Женщинам говорил я без церемонии: «Как ты постарела» и — мне отвечали с чувством: «Как вы-то, батюшка, подурнели».