Александр Уразов - Судьба штрафника. «Война всё спишет»?

Стопка обмундирования на шинели росла, и я прятался от пуль уже за нее. Я спешил, подгоняемый свистом пуль и страшным хрипом раненого. Когда же ему окажут помощь и вынесут с переднего края? Придется, видно, это делать мне, когда выполню приказ и похороню убитых.

Но как их хоронить? Я только теперь осознал, что у меня нет лопатки. Что делать? Это сейчас люди привыкли находить причины, чтобы оправдать невыполнение приказа, распоряжения, плана, а тогда это не приходило даже в голову — приказ должен быть выполнен в точности и без рассуждений. Я лежал возле белеющих в темноте тел убитых и думал. Надо найти окопы и в них хоронить!

Я начал ползать по спирали вокруг убитых, чтобы наткнуться на окопы, которые не было видно — немцы почему-то прекратили бросать осветительные ракеты. Подниматься было опасно — в любое мгновение пуля-дура положит меня рядом с теми, кого я хочу зарыть в землю, моими товарищами и друзьями. С Ивлевым я ел из одного котелка, пил из одной фляги, спал рядом. А другие? Они всегда были рядом со мной, мы делали одно общее дело, нас связала одна судьба в этой штрафной роте. Я ползал, обливаясь потом, пока не наткнулся на окоп, наполовину засыпанный песком. Свесившись в него, я начал вычерпывать песок руками, но от моей работы было мало проку — он так же быстро осыпался обратно. Тогда я пополз за трупом, и вновь первым оказался Ивлев. Пропустив руки под мышки, я поволок его к окопу. Сыпучий песок не позволял надежно в него упереться, и я работал, немея от напряжения и отчаяния. На минуту сквозь плотные тучи проглянула луна и вновь осветила лицо Ивлева, заставив меня содрогнуться.

Стараясь своим весом не обрушить осыпающиеся стенки, я подтянул тело к окопу, а затем, перекатывая, сбросил его на дно. Окоп оказался коротким — туловище упало на дно, но ноги уперлись в стенки, не достигнув дна. Я наступил на ноги и своим весом старался их опустить ниже. Прости, друг!

На Ивлева я сбросил второй труп, и он почти сравнялся с бровкой окопа. Зная, что других окопов поблизости нет, я притащил третьего убитого. Его согнутые в коленях ноги торчали над окопом. Я, всхлипывая от жалости к погибшим и к себе, начал руками засыпать сухим песком могилу. Скрылось туловище, лицо с открытыми глазами, но колени в белых подштанниках все равно торчали… Время шло. Со стороны казалось, наверное, что сумасшедший играется в песке. Нельзя тянуть до рассвета, нельзя, чтобы меня увидел противник!

И я, отвернувшись от белеющих колен, пополз вновь по спирали, ища новый окоп. Я долго ползал и наконец нашел, но мне вдруг показалось, что там ползает кто-то еще. Окликнуть я не посмел — вдруг это немецкая разведка? Я замер, прислушиваясь, но звук скрипящего песка постепенно затих.

Окоп был хотя и глубокий, но короткий, и я решил хоронить убитых не лежа, а наклонно. Важнее было то, что окоп находился в непростреливаемой зоне, тут можно было встать в полный рост. Я похоронил оставшихся трех убитых почти вертикально, причем одного головой вниз, так как в нормальном положении они не вмещались.

Шинель с одеждой и обувью я скатал в тюк и связал двумя ремнями. Третий ремень я привязал к стяжке тюка, перебросил через плечо и ползком потянул за собой. Занятый своим делом, я не заметил, унесли хрипящего раненого или он умер. Наступал рассвет, стало тихо. Прикрытый холмами от врага, я наконец поднялся, взвалил тюк на себя и отнес на КП. Меня окликнул часовой и, признав, спросил:

— Раненый?

— Нет, вещи убитых.

— А, это тех!.. Ладно, пусть здесь лежат, приедет старшина, заберет.

— Садыков здесь? Дай пить!..

— Он спит.

— Я хочу доложить, что задание выполнил, но гимнастерки снять не смог.

— Сам ему передам, когда проснется. Иди в свой окоп, да не спи!

Совершенно обессиленный, я не мог напиться и еще больше слабел. Добрел до своего окопа, опустился на его дно. Ноги не сгибались. Окоп был неглубокий: я кое-как уселся в нем, обхватив колени руками, и сразу же то ли провалился в сон, то ли потерял сознание.

— Уразов! Да проснись ты! — треплет меня связной. — Вызывает командир взвода!

Садыков приказал отвести поваров с термосами в передовую траншею. Мы подходили, согнувшись, к опасным участкам и рывком их перебегали — точнее, перебегали их повара, но не я. Я тоже делал рывок и 2–3 шага бежал, но потом, не имея сил, медленно шел. Мне все стало безразлично от боли, усталости, бессонницы, жажды, голода, постоянной опасности встречи со смертью. Черт с ним, пусть убивают, я не первый и не последний! Повара, перебежав опасный участок, падали на песок и махали мне: быстрее, быстрее! Немцы в предрассветной мути уже заметили движущиеся тени и открыли огонь. Повара, опасливо оглядываясь на меня, припустили вперед, подальше от такого опасного проводника, навлекавшего на них огонь и смерть. В итоге, благополучно миновав опасное место, мы скрылись из виду, и немцы, постреляв еще для порядка, успокоились.

В ходах сообщения повара нашли помкомвзвода, и тот послал солдат в одну и другую сторону сообщить о прибытии еды и воды.

— Жри, ребята! — говорил помкомвзвода. — Принесли на 40 человек, а нас 23 осталось. Но чтобы дрались за всех 40!

Я не мог утолить жажду чаем и пил до бульканья в животе. Кашу со свиной тушенкой я попросил на двоих, и мне щедро наложили почти полный котелок, но после сладкого чая есть не хотелось, и я сонно совал ложку с кашей в рот.

Повара нервничали — светало, а они еще не всех накормили. Им хотелось быстрее уйти с переднего края, и они быстро опорожняли термосы в котелки. «Берите сколько хотите, только отпустите», — говорили их глаза. Сквозь сон я услышал:

— Не будите его, сами знаете дорогу. Мне надо точно знать, сколько нас осталось, сколько есть боеприпасов, чтобы передать командиру взвода. Пусть отдыхает!

Я понял, что это обо мне, и уснул. Назад возвращался уже на виду у противника. Я должен был передать командиру взвода, что во взводе осталось 26 человек, надо подбросить боеприпасов, особенно противотанковых гранат. Стрельба по мне превратилась в настоящий бой — немцы пошли в атаку, но сил у них было мало, как и у нас. Почти вплотную к нашим траншеям подходили самоходные орудия, стреляли в окопы прямой наводкой, однако боялись вклиниваться в нашу оборону — видимо, это были последние машины. Из-за них выскакивали группы немецкой пехоты и бросались к нашим траншеям, стреляя на ходу; не дойдя, они падали на песок, корчились и затихали, атака захлебывалась.

В этот день отбили еще три атаки. Но главное направление удара у немцев было не здесь — они вели интенсивные бои у Днепра, стараясь по берегу отрезать наш плацдарм. Здесь же, на острие клина, велись отвлекающие бои. Кроме того, вероятно, они знали, что на этом острие штрафники, а это в их понятии могло звучать как «смертники».