Александр Уразов - Судьба штрафника. «Война всё спишет»?

Мы не задержались в селе и пошли в том же направлении, что и колонна, не очень спеша к передовой. Поднявшись к вершине холма, мы увидели менее чем в километре сильно покропленное черным снежное поле, на котором плескался огонь, и его в разных направлениях хлестали струи трассирующих пуль и снарядов. Иногда пули долетали и до нас и, обессиленные, шлепались в снег и на лед дороги.

Колонну, шедшую впереди, мы не увидели: видимо, она с ходу ввязалась в бой. Что нам делать, где искать нашу роту?

Как всегда неожиданно, гром боя стал заглушаться шумом моторов. На горизонте показалось бесчисленное множество вражеских бомбардировщиков, а над ними барражировали «мессершмитты». Казалось, вся эта армада, заслоняя собой небо, надвигается на нас двоих. Мы увидели окопы с обеих сторон дороги и побежали к ним.

С передовой поднялись сигнальные разноцветные ракеты, и бомбардировщики, выстроившись в цепочку, устремились к земле, один за другим, словно скатываясь с горки. Задрожала земля, ахнули первые взрывы, боевые позиции заволокло бурым дымом. Бомбы сыпались с неба, словно горох из разорванного кулька. Но вот стая бомбардировщиков, сотрясая воздух гулом, развернулась и ушла к западному горизонту — за работу взялись «мессера». Они каруселью, как воронье, закружились над передовой, не переставая бить из пушек и пулеметов. В воздух к ним летели сигнальные ракеты, но летчики не обращали на них внимания. Дым отнесло в сторону, и мы увидели нечто необычное: наши бойцы, поднявшись во весь рост в окопах, потрясали оружием, а некоторые даже подбрасывали вверх шапки. Что за чудо? Чему они радуются? Но вот и «мессера» улетели, над полем боя установилась тишина.

Мы поднялись и пошли к переднему краю. Навстречу нам потянулись раненые, и вдруг ординарца кто-то окликнул. Мы увидели связного командира нашей роты. Он шел как-то по-особенному бодро, широко улыбаясь, и, не дойдя до нас, громко заговорил:

— Видали? Вот это да! Как немцы сами себя били! Нет, это же надо! Кто-то из наших просто так выпустил сигнальную ракету в сторону немцев, и самолеты начали бомбить своих, а потом и расстреливать из пушек и пулеметов. Оказывается, тут немцев окружили, как под Сталинградом. А вы куда?

— Да вот идем, чтобы отыскать наших и узнать, как дела.

— А меня послали с донесением и сказали, чтобы отыскал вас и проводил обоз ближе к передовой, чтобы подвезли боеприпасы и кухню.

— А где наши? — спросил ординарец. — Где командир роты?

— Тут недалеко в овраге, на КП дивизии. Иди прямо вон туда! — И он указал дорогу.

— Выходит, мне дальше идти нет смысла. Я тебя проведу к обозу, — сказал я связному, — там отдашь донесение и расскажешь все Кучинскому.

Мы со связным пошли назад. В селе, где наши войска бомбил истребитель, бойцы и население убирали тела погибших на подводы. Женщины шмыгали носами и концами платков вытирали глаза.

На одном из домов, на видном месте, углем была под надписью «Хозяйство Сорокина» нарисована стрелка. Мы пошли в ее направлении и в одном из дворов увидели наш обоз. Связной отдал донесение Кучинскому, на словах передал, что бойцов осталось мало, еще раз рассказал о том, как немцы бомбили своих.

Кучинский сказал связному, чтобы он отдохнул, а вечером проводил кухню на передовую, захватив записку командиру роты. Мне же завтра предстояло отнести донесение в штаб армии.

В штабе армии мне рассказали, что под Корсунь-Шевченковским окружена большая группировка противника, и наши части ведут тяжелые бои по ее уничтожению. В феврале 1944 года эта группировка была уничтожена. Штрафная рота, потеряв в боях весь переменный состав штрафников, отошла во второй эшелон 2-го Украинского фронта и двигалась вслед за ним.

В одном из сел был захвачен большой немецкий обоз, вместе с которым ехали и наши девицы, или, как их зло, но справедливо, называли, «немецкие овчарки». Что нам досталось из имущества — не знаю, но с немецких подвод пересели на наши четыре девицы.

Глазастую высокую чернявую Наташу взял в наложницы командир второго взвода лейтенант Кузнецов. Она его потом и погубила. Галя, красивая, в меру полная, белолицая с румянцем блондинка, досталась лейтенанту Васильеву, но ее тут же перехватил командир роты капитан Сорокин. Катерина и Фрося стали ППЖ командиров взводов Пыпина и Козумяка. Пожалуй, для них изменилось лишь то, что они с немецкой подводы пересели на русскую повозку. Мы скрыто презирали их потом, после первых дней ненависти.

Что еще страшно поразило и запомнилось в этом селе — проезжая по улице, на обочине у плетня я увидел славную розоволицую девочку лет девяти. Когда наша подвода поравнялась с ней, она, поймав мой взгляд, крикнула:

— Дядьку солдат, йды до мэнэ, по…мся!

Ездовые загоготали. Я опешил, а потом погрозил девчонке кулаком, в ответ она показала мне кукиш. Я подумал: неужели такое малое дитя уже знает или даже испытало то, на что и взрослая девушка не всегда решится? Да, похозяйничали здесь немцы! К сожалению, в том, что это был не единичный случай, я убедился потом.

С горы мы спустились в соседнюю слободу. У первого дома прямо напротив двери лежал убитый здоровенный немец. Возле него валялось решето с битыми куриными яйцами, рассыпавшимися по снегу. Хозяева не решались оттащить в сторону этого недавнего «хозяина» их слободы, убитого буквально перед нашим приходом прямо во время сбора дани с населения. Где-то на окраине еще шел бой.

Старшина Тамарин выбрал двор попросторнее в середине села, и обоз въехал в него. Здесь же оставили своих трофейных лошадей и наши комвзвода.

Мы вошли в дом. В нем было не топлено, две девчонки 13–15 лет лежали, свесив головы с печи, укрытые тряпьем. Поздоровавшись, Тамарин спросил:

— Где родители?

— Та нема.

— Как нет? Где отец?

— Та вбылы на вийни.

— А мать?

— Маму забралы в немеччыну.

— Так вы что, одни живете?

— Так, одни.

— Мы у вас переночуем. Крапивко, принеси дров с кухни, да побольше.

Девчата продолжали лежать на печи и с любопытством смотрели на нас. Сразу притягивала взгляд младшая. Ее красивое нежное личико смотрело на нас большими черными глазами с длинными ресницами — казалось, это ангел, каких рисуют в церквях. Красота старшей была уже не такой детской, глаза тоже смотрели взрослее. Она несколько застенчиво пробежала взглядом по нам и остановилась на Васильеве — после того, как Сорокин отнял у него Галю, а другие офицеры приобрели ППЖ, он стал держаться ближе к нам.

Вскоре в печке затрещали поленья, и тепло стало вытеснять холод. Мы разделись. У Васильева сверкнули ордена, вызвавшие еще большее любопытство у девочек. Принесли в термосах ужин, старшина расщедрился и выставил большую банку тушенки, достал булькнувшую флягу. Все уселись на лавки за стол.