Валерия Пустовая - Матрица бунта

Наконец, нельзя не отметить лексические, тематические и образные повторы как излюбленный прием Ерофеева. То ли он хочет таким образом вбить в читателя свои истины, то ли боится, что никто не заметит однажды сказанной находки, а сам он в другой раз так ловко выдумать не сможет, — неизвестно. Однако единообразие произведений Ерофеева очевидно — скажем, для О. Славниковой: « Вообще “Энциклопедия русской души” как-то очень похожа на другие книги Виктора Ерофеева — больше, чем это обыкновенно бывает между детищами одного и того же автора. “Энциклопедию” можно, например, принять за свежую порцию книги “Мужчины”…» (статья та же). Дошло до того, что, открыв по ошибке книгу «Бог Х» вместо «Энциклопедии…» (обе книги изданы в «Зебре Е»), я обнаружила, что рассуждения о сходстве России и Африки помещены в них на одних и тех же — по нумерации — страницах!

Ерофеев поднимает одни и те же темы (скажем, Россия и Европа, страдание как судьба России, русский народ против роскоши, новая религия, тема женской измены). Тиражирует слова и фразы, так что научная « энтропия» по частоте употребления конкурирует с площадным « ох. ительно» , а сисинское « Между нами нет менструации! » не только повторено, но даже занесено в реестр мирового уровня писательских достижений: « Что остается от писателя? Три фразы. Шагреневая кожа. Красота спасет мир. Между нами нет менструации » (СС). Наконец, и сам Сисин скопирован из раннего рассказа «Болдинская осень».

Как литературовед, Виктор Ерофеев как будто четко представляет себе границу между качественной, перспективной литературой и массовым чтивом — знает, что в искусстве хорошо и что плохо. Но самые правильные рассуждения оказываются скомпрометированы его литературной практикой как голословные. В книге «Бог Х» он много говорит о « беде наших писателей» , о « каждый настоящий писатель знает », о « литература требует от человека », с иронией упоминает о « массовом, антиинтеллигентском сознании » и, наконец, заключает с оптимизмом: « Маскультуре надо указать на ее подлое место. С ней лучше не церемониться. Дуракам надо сказать, что они — дураки » (БХ).

Не поймать ли его на слове?..

… Ерофеев, создавший образ колдовского врага России, не раз проводил мысль о том, что в русских несчастьях виновата не метафизическая сила, не «Серый», а сами русские: « Зачем вступила ты в преступный сговор? зачем хотела ворошить эту жизнь? Не нужно никого спасать, потому что от кого! от самих себя? » (РКрас).

Вернувшись к началу и сопоставив Ерофеева с Серым, я так же спрошу: от кого спасать нашу литературу? От Ерофеева — или от нее самой? Выход — не в уничтожении Серого (Ерофеева) как враждебного феномена русской жизни (литературы), а в созидании новой жизни (словесности). Ерофеев существует, пока никто ничего лучшего не пишет, пока Жуков менее талантлив, чем Сисин. Ерофеев словно подмигивает нам и говорит: мол, если я настолько плохой, то почему мне не могут предложить ничего равносильно-хорошего? Указав ему на его «подлое место» в искусстве, мы повысили донельзя упавшую планку творческого мастерства.

Перепрыгнете?..

(Опубликовано в журнале «Континент». 2004. № 121)

Небо вылакали. Подброшенный в воздух чепчик — воздуха не обнаружил. На земле его, кокетливый символ лояльности и консерватизма, уже угрюмо поджидал вольнодумец булыжник, которым прогрессивно мыслящая толпа погоняла историю. «Ура» в лентах и неотесанное «ужо тебе» таким образом примирились, подрезанные силой тяжести. Кликуши и радетели, монархисты и народовольцы сошлись вдруг в одном: Россия застряла.

Исчерпали ли мы бездарной междоусобной тяжбой отпущенный нам ресурс Исторических Свершений, а может, через тернии революций и пятиконечные звезды диктатур только-только пробрались к нераспакованным, ждущим своего часа коробам с ветрами перемен?.. Стоящие произведения о судьбе России, пожалуй, сегодня можно отличить именно по прикосновению к этой глубочайшей тайне русской жизни: писатели ставят вопрос не о существе нашего будущего, а о самом его существовании . Те, кто до сих пор увлеченно кидает кости то за коммунизм, то за монархию, то за мировую империю, то за компактный нефтяной эмират, уже не художники, а политиканы, уводящие читателя прочь от сути исторической проблемы России.

Авантюрные, сказочные, гротескные — произведения-фантазии о будущем России стоит различать не по рецептам счастья и политическим убеждениям авторов, а по их взгляду на возможность для нашей страны всамделишного, неподдельного, не запаянного в цикл, одним словом — небывалого будущего. Надежда, тупик, катастрофа — три литературные идеологии, из которых вдруг да сложатся истины искомой национальной идеи?

Плюс-проект: «ЖД» — «2017» — «Спаситель Петрограда».Объемные романы Ольги Славниковой «2017» и Дмитрия Быкова «ЖД» (оба — М., «Вагриус», 2006) поражают близостью высказанных в них ключевых интуиций. Разница взятых масштабов и найденных исторических решений, противоположность стилей забываются, как только понимаешь, что оба писателя предъявляют одно и то же требование к одной и той же по сути, сходно понятой России.

Оба романа сильны требованием будущего, коренного переустройства российской жизни — на глубинном, мистическом уровне. Неподлинность, театральность, кажимость России Славниковой соответствует занятой самораспадом, убаюканной гнилью, отравленной всеобщим согласием на полужизнь России Быкова. Псевдожизни государственной в обоих романах противостоит личная жизнь главных героев: их любовь подана как опасная для мира гнили и театральности, а потому неугодная подлинность существования. Для обоих писателей важно несовпадение глубинного мира России с ее поверхностным образом, навязанным лжепатриотической (Славникова) или даже впрямую вражеской, оккупантской (Быков) властью. Мистическое бытие России выражено в двух взаимосвязанных образах — «земли» и, возьмем формулировку Быкова, «коренного населения», коренного в точном смысле укорененности в «земле», умения к ней прислушиваться, жить в рамках ее велений. Подобно тому как «коренное население» Быкова умеет «договариваться» с землей о всходах и плодах, так и «рифейские» хитники, подпольные добыватели драгоценных ископаемых, учатся прислушиваться к земле, уславливаться с ней о камнях. Не случайно одна из героинь Славниковой отмечает ключевое и для романа Быкова противопоставление «аборигенов» — «колонизаторам»: «Вы (рифейцы-хитники. — В. П. ) — аборигены, все остальные колонизаторы. Прекрасная местность каким-то образом сама вас воспроизводит — для собственных, совершенно не человеческих нужд».