Валерия Пустовая - Матрица бунта

«Значит, дело все-таки совсем не в диктатуре, не в ФСБ и не в Глебе Павловском. Игла, в которой хранится жизнь российской диктатуры, спрятана не в стенах Кремля, а внутри каждого из наших сограждан», — аккомпанирует мысли Быкова недавний выпускник МГИМО Роман Доброхотов. Опубликованная в 128-м номере журнала «Континент», его короткая рецензия на сборник статей о нынешней политической ситуации в стране («Вниз по вертикали») впечатляет трезвостью вердикта. Словами этого молодого человека озвучен чаемый сдвиг в глубинах российского сознания: ведь игра в горячую картофелину русской истории, которую не проглотить, но и выбросить жалко, осалила уже и поколение двадцатилетних, которое он представляет. Доброхотов не впал в чисто журналистский соблазн Доренко: взвалить дело по преобразованию России на плечи того, кого чаще всего видишь в телевизоре. «Голем ожил и начал исполнять желания народа. <���…> Возвращение авторитарного режима — это результат глубинных, тектонических процессов в российском обществе, и Владимир Путин не руководит этими процессами, а лишь иллюстрирует их, — предлагает Доброхотов увидеть в телевизионном идоле тупика/надежды всего лишь визуализацию наших подспудных ожиданий от действительности и заключает: — Пенсионерки, московские яппи, владельцы заводов и государственные чиновники — все <���…> очень уж боятся новой эпохи перемен».

Настойчивое требование исторически значимого действия сегодня актуально, как всегда в России. Другое дело, что бремя этой необходимости теперь облегчено опытом ложных действий, знанием о том, какие виды исторической активности заведомо бездарны. Переосмысление прежде всего коснулось мечты о революции: не случайно герою Ключаревой явлен подноготный, последний, отвратительный смысл бунта, недаром Букша охладила в трагической иронии повстанческий пыл Аленки-партизанки, которая явно не права, так как в итоге помогает свершиться еще одному ложному кругу истории.

Прямые ответы на вопрос «что делать?» чаще всего верхоглядны и пошлы, они выдают желание обойтись в пронизывающем холоде рисков услугами носового платочка. И все же мне хотелось бы отметить два взаимосвязанных спасительных мотива в рассматриваемой нами прозе.

Каким бы путем мы ни думали достичь счастья, образ искусственного неба, с которого свешивается лампа солнца, а снежные тучи насыпают ровные горки для салазок, остается хитом нашего воображения: обратите внимание на это совпадение в образах коммунистического рая в давней антиутопии В. Войновича «Москва 2042» (сон героя) и капиталистической роскоши в романе Волоса (Рабад-центр в Маскаве). В этом совпадении скрыта метафора нашего согласия на то, чтобы пожертвовать удобству жизни ее подлинностью. Несовершенным прообразом искусственного неба в современном российском обществе становится идея стабильности. Подлую логику этой внешне привлекательной идеи отлично раскрывает Быков. В его романе стабильность выражает согласие общества на полужизнь, принципиальную посредственность всех предметов и действий, потому что любое внятное, талантливое, неординарное явление «уже означало бы дестабилизацию»: «чем хуже было все, что предлагалось, — тем горячей оно приветствовалось, ибо затягивало агонию, длило полужизнь».

Поэтому одним из рецептов действенного приближения будущего может стать наша решимость не множить явления полужизни, а выбирать наиболее подлинные, очищенные от лжи и лицемерия варианты людей, предметов и поступков.

Значимо, что в этом смысле проза проекта-«ноль» мало что может предложить. Посвященная воспроизведению исторической круговой лжи в России, она и в образах своих главных героев, в их чувствах и возможностях не обещает прорыва. Любовная тема здесь обязательно выразит себя похотливо, поверхностно, закрывая от нас души мужчин и женщин их непомерно активными телами. Крусанов отметился адюльтером рассказчика Евграфа с глупой Капой, в итоге убитой в качестве «закрепляющей жертвы», а красивую историю настоящей любви рассказчика к Оле понизил до служебного мотива: через любовь, а точнее, через ревность героя Капитан цинично стимулирует его деловую активность. У Волоса любовь используется как повод для насмешки над сексуальными комплексами высших чинов Гумкрая, в любви же главных героев акцентируется базовый для романа конфликт чувств и денег.

Напротив, в романах-надеждах Славниковой и Быкова любовь раскрывается как путь к вкушению подлинности бытия. Любовь — недаром стартовая, богато развернутая, доминирующая линия в романе Славниковой: влюбленный герой — человек, «поступивший в распоряжение судьбы», попавший в ведение сил, истинно управляющих миром, выпавший в зазеркалье, которое в романе «2017» как раз не искажено, потому что обратно уже изолгавшемуся, театральному пространству видимой жизни. Герои прячут свою любовь от видимости, боясь поставить ее в один ряд с явлениями неподлинного мира и тем исказить ее чистый, судьбоносный смысл. По той же причине и любовь быковских героев скрывается в подполье общей жизни, только у Быкова это не добровольное решение влюбленных, а карма «бесприютности» всего настоящего в дожевывающем свою «полужизнь» обществе. «Бесприютный» человек — любимый герой Быкова, потому что в наше время честный, стоящий человек — это не совпавший, не принятый, а в результате — не оприходованный искаженной действительностью. Старший лейтенант Громов и Маша, Волохов и южанка Женька, Губернатор и жрица «коренных» Аша — все эти люди вытолкнуты любовью из своих миров, но тем лучше, ведь вместе с привычным уютом они покидают навязанные им роли, приблизительных друзей, одиозные мысли и малодушные страхи. Жить, «ни в чем себе не солгав», — эту формулу истинной любви из романа Быкова стоит взять в поход за историей — в масштабе личной жизни.

Несовпадение прозы «нуля» и «плюса» касается и второго пути спасения — вопроса о непосредственно личном влиянии на мир.

Бездарно гибнет вместе с героем Волоса его способность видеть душевные эмоции людей, и невольно досадуешь на это излишество в романе. А привлекательный рассказчик Крусанова так и не перерос в Героя, оставшись носителем достоинства частного бытия, ценностями которого легко и цинично манипулирует друг-хозяин Капитан.

Быков же, сумевший преодолеть соблазн фэнтезийного решения проблемы за счет ее олицетворения во внешнем враге, в финале романа подкрепляет этот успех притчей о том, что все — в наших руках. Дивившиеся вполне триллерному решению судьбы России: у жрицы Аши и Губернатора родится Антихрист сразу с зубами, который тут же убьет мать, а потом положит конец лжи и начало истории, — мы с хохотом облегчения узнаем, что Аша разродилась, и ребеночек у нее обычный, беззубый, и — неужели гонения на влюбленных были напрасны? «Все это глупости. Вот же перед вами обычный ребенок. И ему надо жить. И всем нам придется это делать, понимаете? Не будет никакого конца света. Слишком все было бы легко, если бы случился конец света», — приводит Губернатора в чувство премудрая Маша, уже понявшая: чуда не будет, никто за нас не покончит с ложью и не положит начало истине, надо «как-то жить дальше» и в самом этом мужестве жизни совершить то, чего не сделает магия.