Judith Levine - Вредно для несовершеннолетних

Томпсон думает, что эта ортодоксия ведет к отсталости, и я с ней согласна. Девочек, говорит она, с гораздо большей вероятностью губит любовь, чем секс. Лучшим уроком для Лиззи могло бы быть, чтобы в следующий раз она умерила свои романтические ожидания. Тогда она смогла бы извлекать чувство самоуважения и радости из секса и из эмоциональной близости в отношениях. Подростковая любовь кончается, говорит Томпсон; такова ее природа. Если бы сексуальные педагоги и психотерапевты сумели отбросить предубеждение, что долговременная привязанность является высшей целью и единственным контекстом для сексуального выражения, они, вероятно, стали бы способны помогать юным (особенно девушкам, которые более обременены романтическими иллюзиями) наслаждаться такими отношениями, защищать себя, пока они длятся, и приходить в норму, когда они заканчиваются.

Любовь и сексуальное желание - не одно и тоже, и любовь не всегда делает секс хорошим

Поскольку девочки получают так много посланий, что то, чего они на самом деле хотят, - любовь (и поэтому интерпретируют желание секса как любовь), взрослые, которым благополучие девочек не безразлично, «должны поставить знание о сексуальном желании девочек и понимание его в центр, а не погребать возможность сексуального желания и субъектности девочек под реляционными желаниями» (т.е. желаниями иметь «отношения», а не просто секс - прим. перев.), - пишет Дебора Толман.

Проблема, конечно, в том, что сексуальное желание погребается под реляционными желаниями не только в теории и не только взрослыми. Для многих девочек значительную часть времени любовь и желание секса ощущаются как перемешанные - так, что не разгребешь. Точно так же они ощущаются и многими взрослыми женщинами, что делает воспитание их дочерей тяжелой задачей.

«Я понимала любовь как то, к чему всегда стремилась, - говорит Терри Рорти. - Я не понимала секс [достаточно хорошо, чтобы он был] классным способом иметь любовь и выражать любовь». Через двадцать пять лет после своего первого сексуального опыта, который не принес удовлетворения в сексуальном плане, несмотря на глубокую любовь, Терри все еще находит трудным и болезненным разбирать, где любовь, где секс. На самом деле, говорит она, она и Сэлли планировали тот «ужин для девочек» на протяжении двух лет, но все откладывали. «А ведь причина-то, - говорит Терри, - была в том, что я ждала, когда мне в голову придет что-нибудь умное, стоящее того, чтобы мать сказала своей дочери - и чувствовала себя полной дурой. - Ее глаза наполнились слезами. - Я до сих пор чувствую себя дурой». Как и многие женщины, Терри бьется между романтической тягой любви и твердым ощущением себя самой как сексуального субъекта. Когда я спросила о вожделении, она призналась: «Я не знаю, знаю ли я, когда, или что, или кого я вожделею - правда, даже сейчас».

Она продолжила: «Я поняла, что после всех этих [сексуальных] полос в моей жизни я не чувствую, что у меня есть какой-то всеобъемлющий, дающий силы или возможности разговор, который я могла бы провести со своей дочерью. И это был источник огорчения. Я думаю, меня расстраивает то, что я боюсь, что моя дочь уже запрограммирована сделать все те ошибки, которые сделала я, определяя себя в терминах любви мужчины. - Она продолжила, делая усилие над собой: - Я все еще под властью романтики. Что я знаю о том, где проходит граница между сексом и любовью? Я не могу найти границу. Это меня беспокоит. Из-за этого я оказываюсь не очень счастлива немалую часть времени».

Сэлли наблюдала за Терри с нежностью, потом сказала: «Я думаю, это твоя конечная цель: что сочетание и того, и другого - самое лучшее». Терри в ответ глянула на нее с сомнением. Потом, спустя какое-то время, вид неуверенного торжества пересек равнины ее широкого ирландского лица. «Мы хотели что-то дать девочкам в плане того, чего ожидать, рассказать им какие-то вещи полезные. Сэлли говорила, что требуется время, чтобы правильно освоить секс. А я говорила, что любовь стоит того, но даже если ты любишь кого-то, это не всегда делает секс хорошим».

Чему могут научиться мальчики

Мальчиков, как считается, вожделение переполняет. Наблюдая за уроком секспросвета для восьми- и девятиклассников с задней парты аудитории в закрытом заведении для мальчиков-делинквентов, я имела возможность убедиться, что, судя по их реакциям, это на самом деле так. Вел его талантливый молодой педагог из «Планируемого родительства» по имени Мэтью Бушеми, специализирующийся на работе с мальчиками. Программа на тот день была более или менее стандартная: сведения о женской репродуктивной системе, о менструальном цикле, о беременности и в конце фильм о деторождении. Но, параллельно с официальным дискурсом урока, неофициальный дискурс - дискурс вожделения - утверждал себя. От девочек Мишель Файн слышала «прерывания шепотом». В этом же зале провозглашения мальчиками своей похоти исполнялись фортиссимо (хотя они тоже были прерываниями). Но, как и девочки Файн, эти мальчики также передали и нечто, что отсутствовало. В их случае это был язык, который позволял бы выражать нюансы чувствования, в том числе сомнения по поводу сексуальности.

Стремясь к максимальной непринужденности, Бушеми шутил, поощрял активно участвовать более робких ребят («Что начинает появляться у тебя на лице, когда ты достигаешь половой зрелости?» - спросил он как-то аудиторию шестиклассников и их отцов в другом городе в другой вечер. Один мальчик откуда-то сзади неуверенно ответил: «Акме?» [мальчик по ошибке сказал слово, обозначающее кульминацию, высшую точку, вместо слова «акне», обозначающего угревую сыпь - прим. перев.]). Он отвечал на все вопросы, не ругаясь и не морализируя.

В исправительной школе, где строго регламентируется каждая минута, подобная вольность, соединенная с обсуждаемым предметом, бередила нервное напряжение, которое то и дело угрожало взорваться неистовством. В ту минуту, когда Бушеми доставал свои диаграммы на плакатных щитах, жилистый паренек, ерзая в металлическом кресле рядом со мной, дополнял урок своими собственными - якобы полученными на личном опыте - познаниями, ровно с той громкостью, чтобы его могли слышать только его соседи. Через некоторое время его пыл стал слишком жарок для того, чтобы удовлетворяться «камерным» выступлением, и, когда Бушеми упомянул вагину, мальчик выкинул руку вверх и крикнул: «Это киска, правильно?»

«Правильно, вагина - это киска», - спокойно ответил Бушеми, проясняя возможные недоразумения и поддерживая свой непринужденный контроль над ситуацией.

Этим вопросом и посыпавшейся затем чередой подобных мальчик, несомненно, бросал вызов авторитету Бушеми (в конце концов это привело к тому, что один из обычных учителей пригрозил выставить его за дверь). Также он разыгрывал вечный конфликт секспросветовской классной комнаты, заключающийся в том, что перед учителем стоит задача донести необходимую, неэротическую информацию, а ученики жаждут «плотского познания». Он грязнил очищенный клинический дискурс легко узнаваемыми каденциями улицы.