Лев Пирогов - Хочу быть бедным (сборник)

То, что прежде называлось словом «народ», теперь не называется никак: нет слов для обозначения силы, историческое значение которой не выражается через собственность. Зато появилось множество уточняющих, оттеночных слов для обозначения видов собственников: «средний класс», «политическая элита», «массовый потребитель» и так далее. В прежние времена все они считались просто «буржуазией» (то есть «городскими» в переводе с французского).

У той буржуазии были свои хорошо изученные эстетиками нравы и предпочтения. Свои литературные жанры – вот, например, роман.

Интересная рифма: аграрная Россия «буржуазной» стать не успела – и соответственно специфическим русским жанром была повесть. (С пушкинских повестей началась наша проза; Тургенев свои произведения считал «большими повестями»; «Мёртвые души» ни в коем случае не роман, потому что роман – это «буржуазная эпопея», по Гегелю.)

Сталинская Россия успела стать индустриальной, но не городской (романы штамповались вовсю, но это были не те, не про то романы).

Ситуация с буржуазностью стала выправляться ближе к семидесятым, когда подравнялся баланс городского и сельского населения. И кстати, опять в виде повести: Юрий Трифонов для больших, Анатолий Алексин для маленьких.

Устав от коммунизма, им аплодировали.

Не аплодировали лишь так называемые деревенщики: последний недозадушенный катаклизмами XX века реликт русской (а не «российской») литературы. Они породили Шукшина, но Шукшин умер. Тогда-то, в 1974 году, всё и рухнуло (а не с последовавшим в перестройку разделом писательства на «либералов», которым досталось умное золото Сороса, и «патриотов», которым досталась глупая бессмысленная недвижимость).

Почему «русская партия» проиграла войну за читателя? Потому что не работала на «подрастающее поколение» и «завтрашний день». Сомасштабный Алексину (и ценностно противоположный ему) Владислав Крапивин легко мог бы выровнять ситуацию, но не был вовлечён в общее дело и растратил силы в сомнительном одиночном плаванье. Литература для детей – это страшная сила. В 13–16 лет окончательно формируются социальные стереотипы, человек потом очень долго (если не до конца жизни) есть то, что он в этом возрасте «ест». Но страшной силой является не любая литература для детей, конечно, а только та, в которой при необходимом минимуме одарённости автора соблюдаются определённые правила.

Первое – чистота жанра. «Нетленок» детская литература не переваривает, сюжет детской книжки всегда можно пересказать в нескольких предложениях.

Второе – «ходульность». Понятно, где свои, где чужие и «что хотел сказать автор».

Третье – злободневность. Можно, конечно, пытаться подражать д’Артаньяну, но это неудобно технически. Гораздо легче получается делать жизнь с современника.

Теперь смотрите: все правила детской литературы легко проецируются на литературу «массовую». Недаром именно массовая литература (при почти полном отсутствии новейшей подростковой) правит сегодня бал. Они легко взаимозаменяются: в СССР было много подростковой при жестоком дефиците массовой. Обе эти литературы выполняют задачу, до которой серьёзная литература дотягивается лишь изредка, в выдающихся случаях. Занимаются общественным строительством. (Или демонтажом, это уж как угодно.)

Если у вас есть идея и вы хотите, чтобы она овладела массами, не пишите серьёзной литературы. Пишите интересно, просто, полезно. По-детски.

И кстати, никогда не пишите серьёзной литературы, если хотите, чтобы получилась «большая»! Большая литература рождается из «жанра» в процессе изменений первоначального замысла, то есть сама собой. А чтобы что-то получилось само собой, нужно этому не мешать.

В последнее время критика отчаянно нащупывает эту тему: то речь заводится об опасности возрождения соцреализма, то говорят о скудости выразительных средств «нового реализма», – и всегда при этом ведётся учёт того, что литература от встреч с массовостью и социальностью может утратить. И никогда – о том, что может приобрести.

В головах спорщиков словно бы запущен биологический механизм самоуничтожения: писатели не хотят быть привлекательными для особей «противоположного пола» – читателей.

Быстро вспомнили и извлекли из-под свежих завалов термин: «новый реализм».

Мне он нравится.

Киношный «неореализм» итальянцев, возникший в годы унижения итальянской нации, поднял мировое киноискусство на доселе небывалую высоту. Веймаровская Германия дала миру Гитлера, а послевоенная Италия – «Похитителей велосипедов».

И хотя Россия по итогам третьей мировой, конечно же, отнюдь не унижена (напротив, у нас Сколково, Олимпиада в Сочи и всё такое), но что-нибудь «дать» тоже, согласитесь, хочется.

Вот я за «новый реализм» поэтому.

Известно, что главной проблемой правительства является народ.

«Слишком медленно ходит и каждый день ест».

Не будь народа – жадного до социальных расходов и не чуткого к инновациям, – какую модернизацию можно было бы себе забабахать!

Не даёт…

Ну да правительство над этим работает. Решает потихонечку проблему народа. А у нас свои проблемы не кормлены – нам надо книжку писателя Иличевского «Перс» обозревать. Но смотрите-ка!.. Уровень другой, а проблема та же! Как всё связано в этом мире…

Ведь вот главная проблема литературы – что? Не писатели и не издатели, нет. Они парни хорошие, без них вообще бы никакого государства (зачёркнуто) никакой литературы не было. Главная проблема литературы – читатели.

Ленивы, нелюбопытны – не любят, не умеют и не хотят читать. Коли не встанешь перед ними на четвереньки, не сделаешь ртом «пук-пук» для смеха, так и вовсе в твою сторону не зевнут.

Означает ли это, что литература должна вставать на четвереньки?

Сложный философский вопрос.

Возьмём шире. Главной проблемы человеческой цивилизации является человечество. Есть такая штука: «антрополгический барьер». Это когда быстродействие современной техники опережает скорость реакции управляющего техникой человека. Чтобы такая техника была эффективной, чтобы оправдывала вложенные в неё силы и средства, чтобы просто-напросто могла действовать, приходится человека из неё изымать, заменять роботом, то есть другой техникой.

Ну и с какой стати техника должна обслуживать человека – если он её обслужить не в состоянии?

Примерно так рассуждали придумщики «Терминатора». Дальше помните: техника людей уничтожила, стала сама жить. В буквальном смысле дегуманизация приключилась.

Но то техника. А как же искусство?

А точно так же.

«Techne» – это ведь и есть искусство по-древнегречески. И дегуманизация с ним очень даже запросто уживается.