Игорь Моляков - Моляков - Федоров: опыт противостояния

Введенский Собор до сих пор в аварийном состоянии. Денег на его полную реставрацию нет.

Местная власть продолжает упорно поддерживать церковное начальство. 14.09.2004 г. Митрополит Чебоксарско-Чувашской епархии Варнава обратился с заявлением в адрес главы администрации г. Чебоксары Н. И. Емельянова с заявлением, в котором содержалась просьба об обращении к директору ЧМУППП «Теплосеть» Гончарову А. Н. с просьбой об освобождении Чебоксарско-Чувашской епархии от оплаты за потребление тепловой энергии в 2004–2005 отопительном сезоне.

Обращение митрополита администрацией города было рассмотрено. В адрес митрополита направили сообщение об удовлетворении обращения. При этом чиновники указали на необходимость сохранения и поддержания охраняемых государством памятников истории и культуры, на значительный вклад церкви в дело возрождения духовности, укрепление мира, добра и согласия в обществе.

Акция носила благотворительный характер. «Благотворителем» выступили «Теплосети» за счет прибыли, остающейся в распоряжении предприятия на общую сумму 1440 тыс. рублей. В частности, погашение задолженности за отопление предусмотрено по следующим объектам:

— по Свято-Троицкому мужскому монастырю, включая Духовное училище и храм Архангела Михаила, церковь Рождества Христова — 900 тыс. руб.;

— по Введенскому кафедральному собору — 350 тыс. руб.;

— по Чебоксарско-Чувашской епархии — 90 тыс. руб.

Всё это было объяснено как акт доброй воли. Возникает вопрос: а как быть с мусульманами или, допустим, баптистами? Этим общественным организациям тоже списывать задолженность перед энергетиками? Почему православным можно, а мусульманам нельзя?

«Листовочная деятельность», видимо, переполнила чашу терпения федоровской команды. Меня решили посадить.

С утра принесли в пакете майку, свитер, штаны, шлепанцы, зубную щетку, мыло, а самое главное — газеты. Уселся читать. Кормили три раза в день. Плохо. Но уже в тюрьме я понял, что совсем не плохо, а очень даже прилично.

На второй день ко мне «подселили» молодого ветерана чеченской войны Володю. Его «взяли» за попытку сбыть марихуану. В Чечне он был снайпером и имел медаль «За отвагу». Но это я узнал уже позже, когда оказался с ним в одной камере в СИЗО.

23 октября меня поместили в автозак и куда-то повезли. Я сидел в маленьком, тесном «стакане» и не видел, куда мы едем. Привезли, как оказалось, на Волгу, в знаменитое учреждение ИЗ (изолятор) — 21/1.

Хороший город Чебоксары. Здесь тюрьма, церковь, больница и водочный завод расположены на одном пятачке. Всё рядом! Самые нужные в нынешней жизни для русского человека объекты соседствуют.

Провели через ряд решеток. Посадили в маленький отстойник с какими-то грязными бомжами. Один из них беспрерывно кашлял, вскакивал и, подволакивая огромные разбитые китайские зимние ботинки из дерматина, шаркал к двери, бил в нее, крича: «Я туберкулезный, мне плохо!»

Сидели долго. Я с интересом читал надписи на стенах. Их было много. В основном желали всем крепиться, а также «золотой матушки свободы». Были и имена, клички («погоняла»), а также даты, указывающие, кто и когда «заехал» (был привезен), каким этапом прошел.

Потом повели в лабораторию, а перед этим раздели догола, все вещи прощупали (на мне были кроссовки, поэтому супинаторов в них не обнаружили). Сделали снимки — фас, профиль. Испачкали руки, снимая отпечатки пальцев и ладоней.

В каптёрке дали матрац, серое тонкое одеяло из сукна, подушку, наволочку и простынь желтого цвета из грубого материала. Отвели в камеру № 17.

Камера была рассчитана на 8 человек, располагалась на первом этаже, решетка ее выходила не во двор, а под лестницу, ведущую на второй этаж. Оттого в ней все время было мрачно. Шконки (железные кровати) были двухъярусные. Сидельцев было в два раза больше, чем шконок.

Со мной сразу стал разговаривать мужчина лет под пятьдесят, увидев, что я стою с матрацем в дверях, не зная, куда мне деться. Он тут же попросил какого-то молодого парня освободить для меня крайнюю, верхнюю шконку, спокойно заявив, что пришел старший по возрасту.

Освободили. Стали выспрашивать, какая статья, сколько лет «светит», откуда. Всё рассказал честно. Потом, сидя долгие месяцы, убедился — ничего скрывать не надо. Все равно всё станет известно. В тюрьме очень хорошо налажена система связи.

А взрослый дядя оказался летчиком, полковником. Звали Юрой. Он в СИЗО сидел уже долго. После выхода в отставку жил в Самаре, занимался поставками нефтепродуктов. В Чебоксарах его «взяли» будто бы за то, что в багажнике его автомобиля обнаружили около двух килограммов героина.

То, что я с ним сошелся, — удача. В тюрьме много чего муторного, нечеловеческого. А здесь у меня даже собственная шконка появилась, на которой я мог спать ночью. Днем спал кто-то другой. Менялись из-за тесноты.

Тут же были и унитаз, и раковина, и стол с лавкой, намертво вмурованные в пол. На окне была двойная толстая решетка «решка». Сидели со мной за наркотики, за воровство, за фальшивомонетничество (Игорь, студент из Йошкар-Олы, подделывал дензнаки).

Кормили плохо. Все время рыбный суп (его никто не ел, выливали, вылавливали картошку, очищали от костей рыбку, смешивали с постным маслом, луком, солью — был салат). И каша (редко горох, капуста), в которой иногда плавали остатки то ли ушей, то ли хвостов каких-то животных. Правда, если договориться по знакомству с «баландёрами» (заключенными, работающими в «хозбанде», обслуживающей тюрьму), то можно зачерпнуть и со дна огромной кастрюли. А там бывало мясо.

Конечно же, сразу отвели в санчасть. У меня из-за того, что сильно понервничал, подскочило давление. Думали положить в тюремную больницу. Я отказался. Взяли кровь. СПИДа и сифилиса не оказалось. Просветили рентгеном. Чахотки не было тоже.

Тогда в санчасти я дал маху: единственный раз «попал в непонятное». Уходя, попросил наполнить литровое ведерко из-под майонеза сметаной. Ребята, провожая из камеры в санчасть, всучили мне эту банку с ручками, сказали, что у медиков обязательно есть фляга со сметаной, а каждому вновь прибывшему сметана положена.

Конвоиры и женщина-врач странно на меня посмотрели. Кто-то из них сказал, что сметана будет в следующий раз, сейчас нет. В камере, когда я сообщил об этом, долго смеялись. Выяснилось, что это один из самых безобидных видов тюремных «приколов».

«Прописку» я не проходил, с Юрой-полковником мы сошлись быстро, держались вместе. Но звали меня не Игорем, а «Юрьевичем» (Юрич).

Через пару дней я проверил несколько сочинений сидельцев. И письма, и жалобы, и ходатайства. Сочинения были малограмотные. Поправил, подсказал, как написать лучше. Это очень понравилось. Ко мне стали обращаться за советами. Положение моё упрочилось.