Игорь Свинаренко - Беседы с Vеликими

– Вы же говорите, что дворяне были заточены на служение России, народу, а с другой стороны – вопроса не было… Как так?

– Для Бунина был очевиден не только крах России, но и крах культуры.

– Человек признал, что потерпел поражение, мужественно принял это и уехал. Это был мужской поступок. Так?

– Это было поражение, которого он не мог принять до конца. Он дышать в этой атмосфере не мог, как и многие другие люди. Я думаю, что для него вопроса не стояло.

– Это опыт поражения. Все пропало, но он не сдался и не стал просить пощады. Сказал: ненавижу вас, и будь что будет. Это красиво, в конце концов.

– Вы это все несколько театрализуете. Там проще было, на уровне быта. Вот деревня во время февральской революции. Там начинается разгул пьяных разбойников: убивают невинных людей, усадьбы дворянские жгут. Бунин рассказывал, как один раз ворвались пьяные мужики. С какой яростью он на них кинулся, каким матом их крыл! И это его спасло.

– Вот видите – он боец!

– Но он скоро понимает, что его убьют не сегодня завтра. Еще нет красных отрядов – это лето 1917-го, еще октябрьский переворот не произошел, – а государство уже не в состоянии обеспечить безопасность своих граждан. Началась власть темной силы. Он бежит в Москву. Но и там в октябре начинается то же самое. По ночам врываются с обысками пьяные матросы, они и изнасиловать могут, и убить. Жить невозможно! И с превеликим трудом Бунины пробираются на юг. Однако и туда добираются красные. Вакханалии, казни, расстрелы каждую ночь, те же обыски, опять власть темной толпы. Потом приходит Деникин, Бунин встречает его, произносит речь на торжественном обеде. Появляется надежда, что при Деникине жизнь наладится. Но это опять разваливается, возвращаются красные. Просто дышать нечем! Снова бежать, спасаться…

– Да, но потом, после такого разгромного поражения, он одержал великую победу: взял Нобелевскую премию!

– Да-да! Победа! Дважды его выдвигали… И когда он наконец получил премию, я думаю, у него было ощущение огромной победы. Это был праздник всей эмиграции…

– Он был первым русским, кто ее получил. Забавно, что первому ее хотели дать Льву Толстому. Но он отказался: как это, говорит, взять деньги, которые получены с динамита, с убийства людей, – об этом и речи быть не может. Бунин считал это слухом, но, я думаю, так оно и было. Очень важно и то, что Нобелевскую премию Бунин получил не за свои статьи против большевиков, а за «Митину любовь», которая была переведена на все европейские языки. И «Деревню» много переводили. Ею зачитывались такие люди, как Мориак, Герберт Уэллс, Томас Манн. Андрэ Жид считал «Деревню» абсолютно гениальной вещью. И вот интересно, что, когда Томас Манн уехал из Германии, Геббельс ему вдогонку сказал по радио: «Немецкая культура обойдется без этих еврейских припевал». А Томас Манн ответил, тоже в радиопередаче: «Немецкая культура там, где я». Бунин не произнес похожей фразы, но ему в высшей степени было свойственно это сознание: «Русская литература сегодня – это я». Его знаете, как звали друзья? Царь Иван! Когда его отпевали, кто-то в толпе сказал: «Да, великая гора был Царь Иван».

– Высоко он ставил планку.

– Да. Не в крутизне дело, а в том, что планка всегда должна стоять высоко.

– Вот это вызывает восхищение, а не только тексты…

– Да потому и тексты такие, потому и отношение такое к слову, к тому, что выходит из-под его пера. Халтуры он не позволял себе. Как бы тяжело ему ни было! Даже в войну и в послевоенные годы… Есть у него более удачные тексты, есть менее удачные. Но всегда, даже когда кошелек пуст, даже если Бунин садился писать для заработка, – у него было постоянное ощущение, что это русская литература. Взять «Темные аллеи»: голод, безденежье, одиночество, болезни, полное отчаяние, – но в книге этого нет! Вот он пишет в своем дневнике: «Вчера было так холодно, что читал лежа в меховых перчатках. И вдруг среди ночи ощутил: какое одиночество! И это последние дни и ночи моей жизни».

– Но он не сдался.

– Не сдался!

– Я часто думаю над вашими словами – про то, что если б вы заработали 100 тысяч долларов, то бросили б работать и писали б сценарий. Но ведь вы, кажется, и так пишете? И без свободных ста тысяч?

– Действительно… Пишу… Пишу трудно, медленно. Двадцать страниц за три месяца – в лучшем случае. За четыре года 100 страниц написал.

– А как вы пишете?

– Как? Уезжаю месяца на два, на три в провинцию – в Переславль-Залесский, в Калугу, – снимаю там однокомнатную квартиру…

– Ну да, а там пьянство, местные девушки…

– Да вы что! Какое пьянство, какие девушки!

– Ой, извините, это я не про вас, это я себя в такой ситуации представил и просто размышлял вслух…

– …и сижу в этой квартире, целыми днями пишу. Ни с кем не завожу знакомств, только вечером жене звоню. Изредка – ну, раз в две недели – приезжаю домой. Но, думаю, если б я заработал денег, то больше б ничего не писал. Уже столько написано… Я старый…

– Старый? Да вам всего 60 лет. Бунин в ваши годы еще ого-го!

– Да… У него как раз был роман. У него Галина жила…

– А у вас – Лена живет. Вот видите, все у вас в порядке…

Кто сегодня в США влиятельней всех в номинации «Женщины из России»? Это Елена Теплицкая, которая недавно заняла пост президента американской компании «Siberian Energy Group (Сибирская энергия)». Вы будете смеяться, но все равно скажу: она из Питера.

Раньше Елена преподавала в американских университетах, возила своих студентов на поклон к Горбачеву, давала консультации американцам, которым хочется влезть на русский рынок, а теперь все больше времени проводит в регионах России. Бывая проездом и пролетом в Москве, звонит, и мы иногда завтракаем. Да, завтракаем – большие пьянки советских времен не совпадают по фазе с манерой жизни солидного менеджера.

При советской власти она закончила в Питере институт культуры. Служила в библиотеках, потом ими командовала. Ответственность была большая – одних только стендов с итогами съездов КПСС сколько надо! А большая карьера – под вопросом: в партию не брали… Когда ей в девятнадцать лет твердо объяснили, что она недостойна быть членом партии, она всерьез расстроилась и долго плакала. Потом приглашали, но она уже передумала.

Но тут заварилась перестройка, и Елена, как многие, кинулась с мужем в кооперацию. Когда же Горбачев придавил кооперативщиков, это показалось ей крахом и концом нэпа (это пока что последняя ее серьезная ошибка при оценке бизнес-рисков), и в январе 1990-го – действительно, смутноватое было время – она с семьей, состоящей из трех человек, уехала из страны. Денег на момент отправки в эмиграцию у них было 130 долларов с мелочью – восемь монет по 25 центов тоже считались вполне себе активом.