Игорь Свинаренко - Беседы с Vеликими

– Потом это приелось, конечно.

– И тогда ты со спокойной совестью, когда кончился контракт…

– Нет, не так было.

– Контракт не кончился, я мог еще там жить и работать – но меня же Гайдар пригласил в правительство работать. Он пригласил меня работать – обращаю твое внимание – министром! Я понимал, что происходят новые какие-то вещи. Я видел, что приезжают из Москвы люди, которые уже заработали большие деньги. И мое самолюбование, в том числе когда я в Москву приезжал со своими деньгами, заработанными в Вене, становилось смешным! Потому что люди, которые занимались бизнесом в России в 91-м, зарабатывали другого порядка деньги. И я понимал, что, в общем, я в Австрии живу приятно, но это не то – мне хотелось уже тоже деньги зарабатывать…

– Это где ты их хотел зарабатывать? В правительстве? С этого места, пожалуйста, подробнее.

– Как раз в правительство я поехал не деньги зарабатывать. Приглашение в правительство – это как билет в элиту. Когда я шел в правительство, то, конечно, впрямую о деньгах не думал. Более того, в правительстве Гайдара никто о деньгах не думал и взяток по определению брать не мог.

– Почему? Потому что долбоебы?

– Ты как будто цитируешь Фридмана. Но на самом деле деньги берут тогда, когда нет ощущения миссии, нет идеи, ради которой работаешь. Я думаю, большевики в 18-м году работали за идею, а потом оказалось, что никакой идеи нет, одно говно. И тогда появились казенные дачи, спецпайки и прочая ерунда. Вот и у нас точно так же. Правительство Гайдара ощущало свою особую миссию, предназначение – Россию выводили на новый уровень. Правительство Черномырдина никакой миссии не имело – так, работали себе и работали. Вот тогда и началась реальная коррупция.

– Модный арт-дилер Метелицын (он в молодости был поэтом, учился в мореходке, строил Зейскую ГЭС, а потом уехал в Нью-Йорк) обратил мое внимание на повтор слова «пока» у Пушкина: «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы, мой друг, отчизне посвятим…» Понимаешь, это все временно, а потом проходит! Высокие порывы с возрастом угасают.

– Обалденно глубокая мысль.

– Пушкин, будучи гением, об этом догадался еще в молодости…

– Да. Но даже если бы не было истории с Гайдаром и с правительством, я, возможно, все равно бы вернулся; возможно. Я, в общем, думал тогда о возвращении…

– Это было даже несколько легкомысленно – в тот момент – вот так бросать налаженную жизнь на Западе и ехать в Москву работать чиновником…

– Тогда была другая ситуация – фундаментально иная! Было ощущение, что нам дали шанс сделать то, к чему мы себя готовили всю жизнь – образованием, нелегальными семинарами, чтением книжек… Я видел это так, что еду в Москву реализовать историческую миссию! И во-вторых, это была самореализация профессиональная… Такой юношеский идеализм присутствовал… Хотелось изменить страну к лучшему… Понимаешь, да?

– Чего ж тут непонятного.

– Ты ж тоже что-то надеялся поменять в стране в то время! Наверняка!

– А то.

– Даже циничный Кох, я думаю, этим бредил…

– Да конечно! Скажи-ка, а сейчас нет у тебя чувства неловкости – ну, что ты был такой наивный…

– Есть чувство неловкости за несколько вещей. За желание работать в правительстве. Мне этого так хотелось в то время! Но сейчас-то я понимаю, что роль правительства в жизни фундаментально преувеличена. И роль тех, кто в нем работает, – тоже преувеличена! Вон люди совершенно спокойно живут, не думая ни о каком правительстве… И если правительство им не мешает жить, то они неплохо со своей жизнью справляются. Это первое. И второе: есть неловкость от моей тогдашней веры в экономический детерминизм. Люди, которые получили экономическое образование, думают, что если в обществе поменять правила, законы прописать, как деньги зарабатывать и как тратить, то в стране начнется новая жизнь. Мы в этом глубоко были уверены! Но сейчас я хорошо понимаю, что можно принять кучу законов, да их уже, кстати, и приняли – но что-то жизнь от этого не меняется. Потому что – я писал об этом – в умах нужна революция.

Вот за такую наивную свою веру в то, что можно все поменять, за свой такой энтузиазм юношеский – немножко стыдно. Еще стыдно, что мы так переживали из-за всего. Из-за всякой ерунды – из-за отношения к нам Бориса Николаича Ельцина переживали! Стыдно, что мы пытались нравиться Борису Николаевичу. С годами пропадает желание, чтоб тебя любили. Желание нравиться кому-то, кроме любимой женщины, особенно начальникам – постыдно. Раболепие, желание нравиться царю или президенту – у нас ужасно сильно развито. В 1991–1992 годах мы многое не сделали потому, что хотели понравиться Борису Николаевичу. А если б вместо этого отстаивали свою позицию, сделали б больше!

– А Фридман говорит, что у него никогда не было желания нравиться начальству. И кумиров у него не было…

– Да. Это правда. Он более трезвый, чем я. Такому отношению я у него частично научился… Не надо было думать о себе как о великом историческом деятеле. И о нас, министрах, как об историческом правительстве, которое поменяет страну. Да ничего оно особенно не поменяет… Да… Это была такая идиотическая вера в силу законов и указов. Во всей деятельности правительства Гайдара было очень много наивности и ребячества.

– Вот про вас некоторые и говорили – что вы мальчики в розовых штанишках. А?

– Это Руцкой говорил. Может, он и прав в чем-то. Хотя все революции делали идеалисты, жизни не знавшие. А Руцкой – мудак.

– Дело давнее, и все-таки: почему вам пришлось тогда уйти?

– Да ведь вся команда Гайдара ушла в 1992 году! Черномырдин нас не хотел. И что по большому счету я мог делать в этом новом правительстве? Ельцин не решился сохранить гайдаровское правительство, и это была огромная тактическая ошибка.

– А говорили же, что был стратегический выигрыш – иначе катаклизма было б не избежать…

– А его что, избежали? Страну бросили с недоделанными реформами, на полпути! Ну ушли мы – но за девяносто вторым, между прочим, наступил девяносто третий, когда по Белому дому стреляли. Я не хочу сказать, что у команды Гайдара не было ошибок. Были, и немало: у Гайдара не было собственной политической линии, он был недостаточно жёсток и последователен. Мы не разработали толком механизмов компенсации «сгоревших» сбережений. Предвидели опасность финансовых пирамид (к нашим услугам был мировой опыт по этой части), но не сумели вовремя с ними разобраться.

– Вот ты говоришь, что ничего принципиально нового у нас в стране не происходит.