Януш Вишневский - 188 дней и ночей

Потом по моей просьбе разговор перешел на тему свободы воли. От философа, имеющего за плечами большую практику, я хотел узнать, существует ли вообще свобода воли. По собственной ли свободной воле хотел повеситься Норберт, по свободной ли воле он убивает себя алкоголем, по свободной ли воле он, вместо того чтобы ненавидеть, любит свою жену, которая приговорила его к изгнанию из дому и привела приговор в исполнение, по свободной ли воле он нищенствует на улице (в Германии не должно быть нищих, и об этом заботятся специальное бюро Социаламт и, часто не по своей свободной воле, налогоплательщики, финансирующие деятельность Социаламта). Норберт считает, что сомнения в существовании свободы воли — «зверское коллективное насилие над этикой, которая должна оставаться девственницей». К этому насилию, считает он, прибегают в основном биологи и «подобные им еретики», которым «кажется, что человек — это нечто лишь немного больше хомячка, у которого они постоянно отрезают мозг для своих идиотских экспериментов». А философы набрали в рот воды и трусливо подглядывают из-за угла за этим насилием. Этика, вне зависимости от того, на каком из конкретных моральных кодексов она построена, стоит на фундаменте свободы воли. Уберешь этот фундамент, и нет ни Добра, ни Зла, ни Вины, ни Наказания, ни Греха, ни Покаяния, а заодно нет и бога, в которого, несмотря ни на что, он верит, хотя и не в состоянии сказать, как называется этот его бог. Так мне сказал Норберт, добавив, что «под микроскопом можно увидеть только нейроны, а не весь мозг, а свободная воля — это отнюдь не синапсы, точно так же, как один муравей — это еще не весь муравейник».

Потом спросил меня, не выпью ли я с ним пива за встречу. Я сел на картонку рядом с ним, мы пили пиво и разговаривали. Сначала я сказал ему, что я тоже не согласен с мнением ортодоксальных (нейро)биологов. Потому что я верю, что люди наделены свободной волей. При этом я сослался на Сартра (наверное, Норберт знает его наизусть), который говорил, что «человек обречен на свободу». Он обрадовался услышанному и чокнулся со мной своей банкой. Потом я добавил, что, несмотря на это, его аргументация, вплетающая сюда бога, логически совершенно несвязна и что, если присмотреться к ней повнимательнее, можно сделать вывод, что она граничит с нонсенсом. Верующие в бога люди верят также и в то, что все происходит по определенному божьему плану. Это означает нечто иное, чем абсолютная и сверху спущенная предопределенность. Если дело обстоит так в действительности и фактически все происходит в соответствии с божественным предначертанием, то в этой конструкции совсем нет места для свободной воли! Подчинение какому-то заранее установленному плану исключает свободу. Тогда Норберт открыл (но на этот раз только для себя) вторую банку пива и начал философствовать. И я узнал от него, что «понимаю бога, как наивный и недоученный ребенок перед первым причастием». Бог — это не какой-то там старик с седой бородой, который все запланировал, вместе с цунами, и теперь смотрит сверху, наблюдая, что из этого получится, одним грозя пальцем, других ласково поглаживая по голове. Такого бога нет и никогда не было. «Бог, — считает Норберт, — не что иное, как создатель одушевленной материи, ничего общего не имеющей с живой материей». Поэтому, например, эволюция не противоречит креационизму. По мнению Норберта, бог был нужен только затем, чтобы наделить человека достоинством. А произошел ли человек в своем нынешнем обличье от обезьяны или был создан единовременным актом творения, не имеет никакого значения. Важно лишь то, что произошло в результате эволюции или, если угодно, «создания»: сошествие достоинства на человека. Того, что человек наделен достоинством, не подвергнет сомнению ни один еретик, равно как никто не может объяснить, откуда это достоинство взялось. И это самое главное. Оно оправдывает, подводит базу под существование некоего «хитроумного проекта». Все остальное — продукт религии, но не бога. Бог не нуждается ни в какой религии, ни в какой церкви. Это люди в них нуждаются. Потому что они заблудились, им нужны указатели и четкое разграничение, что хорошо, а что плохо. Именно достоинство заставляет их хотеть этого. А достоинство — это прежде всего право выбора и свободная воля: чтобы убивать, но и чтобы спасать друг друга, отдавая при этом свои жизни…

Так мы профилософствовали с Норбертом за пивом, сидя на картонке недалеко от южного входа в мой банк. Кроме того, с сегодняшнего дня Норберт решил начать копить на билет. На Сейшелы… Не накопит. Слишком уж он зависит от алкоголя, чтобы перестать покупать его на собранные нищенством деньги. Но даже если бы набрал, все равно никуда бы не поехал. Слишком привязался он к мысли, что в один прекрасный день он переберется отсюда на Ляйпцигерштрассе и будет там ждать Натали…

Седечный привет от возвратившегося

Януша Л.

Варшава, суббота

Януш,

если что-то помогает нам нормально жить, так это иррациональное ощущение, что жить мы будем вечно. Я имею в виду не спасение, а будни, прозаическую, земную жизнь. В противном случае мысль о неминуемой смерти, которая рано или поздно постигнет и нас, не позволила бы нам спокойно существовать. Хотя, может быть, мы совершали бы больше безумных поступков, на которые так редко решаемся?

В этой связи, я совершенно не понимаю людей, которые бросают монету в шляпу просящего и непременно хотят знать, на что она будет потрачена. Разве судьба не была к нему жестока, заставив выйти на улицу, сесть у костела и рассказывать историю своей жизни нам, совершенно чужим людям? Он признается нам в собственной слабости, крахе, делится подробностями сломанной биографии. Какая разница между нищей алкоголичкой, которая лжет, что просит милостыню на хлеб, и той, которая просит подать на самую дешевую выпивку? Кто нас уполномочил проводить расследование? Зачем нам это? Разве не унизителен и трагичен сам факт, что человек оказался на дне? Почему в этой женщине с охрипшим голосом и недостающими зубами мы не хотим увидеть молодую девушку, которой она когда-то была? Нужно было учиться, — скажет не один человек. Мне в жизни никто ничего просто так не дал, — добавят остальные. Ну и что? Каждый относится к этому вопросу так, как подсказывает ему совесть. А если закрыть глаза и представить себя в образе побирающегося? Невозможно? Что ж, каждому свое.

С польских улиц почти исчезли просящие милостыню румынские дети. Значит ли это, что их родители разбогатели, или мы перестали подавать?

С уважением,

М.

Франкфурт-на-Майне, воскресенье, вечер

Малгожата,

я опасно быстро прихожу после отпуска в норму. Это нехорошо. Слишком скоро забуду, что съездил отдохнуть. Мне все лучше становится на работе…