Офицерский корпус Русской Армии. Опыт самопознания

Взгляните на обучение потешных, на программы обучения: там все есть для того, чтобы можно было поскорее хвастнуть обучением потешных как «настоящих солдат»; одного только нет — внушения национального и воинского идеалов, не видно и понимания психологии русского народа и детской… И уже много юношей и детей охладело и даже получило отвращение к «потешной организации» из-за неразумного, «не рассчитывающего будущих последствий усердия гимназического и училищного начальства, насильно обязывающего поступать в „потешные“ под угрозой „воздействия“…» Вторым симптомом отсутствия идеала русского офицера можно считать нелестное мнение о корпусе офицеров в среде самих же офицеров, а также недостаток солидарности среди офицеров.

Тоже грозный симптом, особенно если сравнить «век нынешний и век минувший». 20–25 лет тому назад офицеры уступали современным во всех отношениях, но прежде более дорожили высотой своего офицерского звания, нежели теперь. В доказательство я приведу то, что слышал лично сам раньше и теперь. Более 20 лет тому назад мне пришлось быть с одним старым офицером в одном из ресторанов; вдруг мы слышим слова лакея: «Вот так офицер, ушел, не заплативши!» Перед этим действительно вышел один офицер. Мой компаньон, точно ужаленный, накинулся на лакея, говоря, что офицер не может не заплатить; забыл сегодня, уплатит завтра. Но, чтобы не было разговора, мой компаньон сам уплатил за забывшего офицера. И вообще, прежде я часто слыхал фразу: «Таких (скверных) вещей офицер сделать не может», хотя, повторяю, прежде нравственный уровень офицеров был не выше нынешнего. В настоящее же время сами офицеры не стесняются говорить где бы то ни было: «Э, и среди офицеров, всякие бывают!» — и любезно учат кредиторов офицера через кого понажать на него.

Именно в таких, к несчастью, нередких отзывах самих офицеров об офицерах же и заключается ужас потери идеала офицера и пагубность последствий этой потери, допущение мысли, что «всякие» среди них — не исключение, не ошибка, не преступники, а как будто обыкновенное явление в большой семье офицеров; что надо быть осторожным, имея дело и с офицером.

Эта пагубная мысль за последние десятка два лет все более и более распространяется, как и мысль, что офицер — это тот же цеховой ремесленник, занявшийся ремеслом только ради куска хлеба; что деятельность офицера нисколько не выше, напротив, стала ниже деятельности любой невоенной. Поэтому, если офицер находит местечко, например, в частном банке с содержанием, превышающим офицерское, то говорят, что он счастливец, не говоря уже про должности гражданского ведомства с будущностью и положением… Но что особенно характеризует неважное мнение об офицерах это наставления, напоминания, инструкции, просьбы о том, как… должен вести себя офицер. Так, в одном из очень больших городов, я был свидетелем, как офицеры (в том числе полковники и подполковники — сами командиры частей), выстроившись в шеренгу, слушали «просьбу» коменданта о соблюдении формы, о том, чтобы не заводить фуражек с большими днищами и маленькими козырьками, «которые носят только мастеровые и революционеры» (здесь, конечно, — повышение голоса), «просьбу» о приветствии между собою и «просьбу» о непосещении некоторых мест. Вполне понятно, что эти офицеры, в том числе полковники и подполковники, как требующие подтверждения или «просьбы» о соблюдении формы, правил отдания чести, приветствия и общего благонравия, не удостоились подания руки

О том, насколько это недальновидно в деле воспитания офицерства, объяснений не надо. Хотя, конечно, для комендантов невыгодно, но пусть лучше было бы несколько отдельных нарушений в форме и благонравии (и тогда легче избавиться от уклонений от идеала офицера), чем унижать достоинство и самое звание офицера обидным и незаслуженным наставлением, даже полковникам, о соблюдении формы и благонравия…

Переходя к вопросу об отсутствии солидарности, надо отметить, что необходимость таковой среди всех офицеров русской армии ныне очень мало или, вернее, почти совсем не сознается даже официально. Все более и более говорят вместо «я — русский офицер»: «я — гвардеец», «я — кавалерист», «я артиллерист», «я — гусар, улан, кирасир», «я — инженер», «я — такого-то славного полка». То есть офицеры — не строители одной армии, не воспитатели одного русского народа в лице ежегодно призываемых его сынов, а как будто просто представители разных специальностей, разных даже служб, полков, обязанные солидарностью только со своими однополчанами.

Особенно блестящим доказательством отсутствия солидарности во всем корпусе офицеров русской армии и признания необходимости такой солидарности только для отдельных частей и только для разных специальностей может служить выраженное не так давно в печати недовольство апостолов преимущественного возвеличения пехоты и негодование, что пехотный (?) мундир дается «всякому». Не до солидарности тут, когда допускают мысль и даже говорят и пишут, что русский офицер может быть «всяким» (я не привожу других эпитетов, еще более недопустимых). Эти апостолы дошли до апогея и стали утверждать, что офицеры пехоты должны быть «в нравственном и умственном отношениях выше, чем во всех других родах войск…» Когда же я в своем возражении выразил удивление, почему в одной пехоте, а не во всей армии, офицеры должны быть одинаково высоки в умственном и нравственном отношениях и привел пример из одной басни, как опасно считаться частями одного организма (руки, ноги, глаза, уши и пр.) между собой, то, несмотря на то, что в той и в предыдущих моих статьях проводился взгляд о единстве армии и о вреде «удельных княжеств», на меня обрушился г. Морозов, доказывая, что пехота, как голова организма, и должна главенствовать. Эти выпады с требованием покорности пехоте интересны как образчик уродливого искажения принципа солидарности в действиях всех частей армии вообще и в деятельности корпуса офицеров в частности, принципа, основанного на выводах психологии боя, как это выражено Арданом дю Пик: «Чувства солидарности, доверия, не могут возникать вдруг, они зарождаются в людях только путем близкого ознакомления друг с другом. Такое ознакомление приводит людей к сознанию ими своей чести, придает их действиям характер единодушия. Единодушие в свою очередь создает у них веру в свою мощь, а эта вера придает им мужество, т. е. временно заставляет их руководствоваться больше волей, чем инстинктом… Итак, только солидарность может создать бойцов…»

Этот-то необходимый принцип солидарности действий всех частей армии у нас переделали в принцип действия неравноправных актеров, исполняющих свои роли с абсолютным требованием ансамбля, т. е. полной зависимости ролей друг от друга; руководящими поставлены лишь действия пехоты, которой «второстепенные» роды войск только «помогают».