Александр Бушков - Крючок для пираньи

И, наконец, товарищ капитан третьего ранга Шишкодремов Роберт Сергеевич, в отношении коего любой, мнящий себя знатоком человеческих душ, не ошибется за версту. Воротничок форменной белой сорочки едва сходится на упитанной шее, сытенькая щекастая физиономия столичного шаркуна, бабника и эпикурейца — нечего тут думать, сразу ясно, что это один из зажравшихся штабистов, сам напросившийся, чтобы его в качестве офицера связи причислили к научной группе, отправившейся в благодатные края, где в два счета можно разжиться мешком практически бесплатной осетринки, а заодно и икорочки прихватить для начальника-благодетеля. «Ну, а если при одном взгляде на него именно такое впечатление и возникает, легко определить, что в реальности все обстоит как раз наоборот, — подумал Мазур. — Все-таки работать они умеют — идеально подобрали актера для роли, сочинили смешную фамилию, добавили заморское имечко к посконному отчеству… Решили не прятать военные ушки под штатский капюшон, а наоборот, выставить их напоказ — в облике комического морячка, от которого за милю шибает несерьезностью и примитивом… Как ни относись к Глаголеву, но профессионал он четкий. Даже слишком. Не каждый день «морского дьявола» пеленают так надежно и легко».

…Капкан, как ему и положено, щелкнул совершенно неожиданно. Бежит себе зверь по снегу, не ожидая от окружающей природы ни малейшей пакости, — но тут что-то клацает с тупым железным торжеством, и вмиг оказывается, что лапа прихвачена надежнейше, намертво, как ни мечись, как ни вой…

Если по совести, с о в е р ш е н н е й ш е й неожиданности, грома с ясного неба не случилось, все было иначе. Можно было просечь отточенным чутьем профессионала: игры, в которых ему довелось участвовать без всякого на то желания, не исчезают подобно кильватерному следу корабля. Всегда что-то остается. Но человеку, как водится, хочется верить, что у его хлопот есть где-то четко обозначенный финиш…

Из крохотного засекреченного городка на берегу Шантарского водохранилища разъехались все — сначала заморские гости, потом тесть с тещей. А Морской Змей с ребятами отчалили еще раньше, пока Мазур бродил по тайге.

Он остался одинешенек, с приказом ждать дальнейших инструкций. А потому даже и обрадовался, когда появилась вот эта самая Света, на сей раз в своем истинном облике — не сержанта, а старшего лейтенанта, — и препроводила к Глаголеву…

Генерал был гостеприимен и благодушен — что как раз и настораживало. Однако коньяк был отличным, поводов для выволочки вроде бы не предвиделось. А что еще требовать от общения с вышестоящим, пусть и проходящим по другому ведомству? Мазур скромно сидел, не торопясь с репликами, прихлебывал коньяк на иностранный манер, кошкиными глоточками, с видом величайшего внимания слушая рассказ генерала про то, как советские солдатики из Берлинской бригады в рассуждении, чего бы выпить, залезли в подвал к народно-демократическому немцу и сперли оттуда дюжину бутылок с какой-то слабенькой кислятиной, как потом оказалось — коллекционные напитки, славные своим почтенным возрастом.

— И больше всего дойч обиделся даже не на то, что винишко стрескали без всякого почтения, в подворотне, а из-за того, что до визита наших ореликов коллекция была полнее, чем аналогичное собрание у конкурента из капиталистической ФРГ, — сказал лениво Глаголев. — Испортился немец при Адольфе, политику пристегивал ко всему, что движется… Еще рюмочку?

— Благодарствуйте, — сказал Мазур.

— Это в смысле «да» или в смысле «нет»?

— В смысле «да», — сказал Мазур. — Когда еще доведется, не по моему жалованью…

— Извольте. — Он наполнил рюмки и без всякого перехода сказал: — В общем, как гласят достоверные сплетни, по ту сторону океана все прошло гладко. Был кандидат — и нету кандидата, как слизнуло. Нашей девочке, должно быть, дадут медальку. Признайтесь, между нами, мужиками — братство народов достигло апогея или как? Ну ладно, что вы ощетинились, мы же вне строя… Клещами не вытягиваю. Дело ваше. У нас есть и проблемы посерьезнее… Так вот, Кирилл Степанович, им там гораздо легче, на том-то берегу. А вот нам с вами гораздо сложнее. С нами, такое впечатление, не представляют, что и делать — то ли орденки повесить, то ли автомобильную катастрофу устроить, — жестко усмехнулся он. — Шучу, конечно. Не так уж все плохо. И начальники наши не такие уж звери, и мы с вами не настолько уж дешевы, чтобы можно было выкинуть нас на свалку, как новорожденных ненужных котят… Еще поживем. Вот только из нас двоих с вами дело обстоит несколько… запутаннее. Можно откровенный вопрос? Вы по-прежнему стремитесь стать генералом? Адмиралом, пардон?

— Я обязан отвечать?

— Господи, да вы вообще не обязаны со мной гонять коньяки и беседовать за жизнь, — сказал Глаголев с необычайно простецким видом. — Но мы же с вами люди военные, все понимаем. Полковник — крайне своеобразное состояние души. Поскольку он, в отличие от подполковников, майоров и прочих ротмистров, стоит перед некоей качественно новой ступенечкой и не знает, удастся ли на нее шагнуть. Я, как легко догадаться, о первой беспросветной звезде. Специфическое состояние, по себе знаю, — в особенности если обнадежат однажды, пусть даже намеком…

— Черт его знает, — сказал Мазур. — После всех перипетий это как-то по-другому видится. Перегорело, что ли. Другие печали за спиной. И чутье подсказывает, что усложнилась жизнь несказанно, как тот знаменитый узел…

— Вот то-то. Иные узлы можно только разрубить — я о внешних воздействиях, не о наших с вами поступках… Реальность такова, что вам, друг мой, во всех смыслах надежнее и безопаснее будет отсидеться некоторое время в глуши. Иные столичные хвосты крайне чувствительны, а вы по ним топтались подкованными бутсами — ну, предположим, не вы один, но это мало что меняет… Нельзя вам обратно в Питер. Пока что. Да и потом, там вы непременно окажетесь в столь же подвешенном состоянии, как здесь, но у нас, по крайней мере, сосны и воздух, а там мокреть со слякотью. И неизвестность.

— А здесь, вы хотите сказать, неизвестности нет?

— Теперь, пожалуй что, и нет, — сказал Глаголев, поглядывая определенно испытующе. — Вы, любезный, не истеричная гимназистка, а потому позвольте с вами запросто…

Он бесшумно выдвинул ящик, не глядя достал какую-то бумагу и положил перед Мазуром. Вид у бумаги был официален донельзя — уж это-то Мазур, всю сознательную жизнь носивший форму, мог определить с лету.

И взял украшенный печатями и штампами лист, стараясь не допустить ни малейшей поспешности, не говоря уж о суетливости. Следовало сохранять лицо, насколько возможно, — у белокурого великана с холодными синими глазами оказалось не просто четыре туза при сдаче. Голову можно прозакладывать, еще парочка тузов притаилась в рукавах, а парочка за голенищами. По глазам видно.