без автора - Информационные войны и будущее

Распад единого национального интереса делает национальную политику фрагментарной и несогласованной. Например, политика России по отношению к Северному Кавказу и Закавказью состоит из нескольких направлений, каждое из которых вырастает в «отдельную политику». Это политика федерального центра, который в ходе грузино-абхазских, азербайджано-армянских, осетино-ингушских и российско-чеченских переговоров хочет покрепче привязать Кавказ к России. Доминантой этих переговоров является вывод российских войск из региона.

Это политика высшего военного командования, которое, напротив, стремится укрепить российское военное присутствие в регионе с целью контроля Юга России и закавказских границ, которые после распада СССР фактически стали границами России.

Это политика местных российских военных властей. У них в регионе свои собственные, далеко не стратегические интересы.

Это политика северокавказских республик по отношению к братьям-абхазам, братьям-осетинам, братьям-лезгинам и, эвентуально, к единоверцам-азербайджанцам и аджарцам. Эти республики формально являются частью России, и поэтому их политика тоже рассматривается как российская, хотя по существу она противоречит и политике федерального центра, и политике высшего армейского командования. При этом внутри северокавказских республик существуют различные движения, по-разному относящиеся и к абхазскому вопросу, и к Москве, и к местным военным властям. Наблюдатели говорят о прочных деловых связях между местными этническими элитами и российскими военными властями. Результат этих связей — широкая контрабанда оружия в регионе.

Наконец, в кавказских делах все более активное участие принимают казаки, которые играют здесь двоякую роль. С одной стороны, они укрепляют русское присутствие в регионе и тем самым служат интересам федерального центра, стремящегося сохранить территориальное единство страны. Но, с другой стороны, у казаков есть собственные территориальные амбиции, которые могут поставить страну перед необходимостью новой федеративной реформы.

Сбалансировать эти политические тенденции практически невозможно. Поэтому правительство поневоле превращается в группу быстрого реагирования, отвечая — и не всегда впопад — на удары и вызовы со всех сторон. Некоторые действия федеральных властей в прошлом выглядели, мягко говоря, нестандартно. Например, выдача ордера на арест Дудаева и одновременно — переговоры с его официальными представителями.

Можно возразить — такова-де реальная политика. Но, скорее всего, такова новая политическая реальность. Мир пока еще не вступил в «эпоху полевых командиров», но ее основные параметры уже очерчиваются. Например, правительство из средоточия власти превращается в еще одного участника борьбы за контроль над национальными ресурсами.

Все это пока происходит в посткоммунистическом и постколониальном ареале. Но грандиозные миграционные потоки меняют облик всего мира. Они выносят на своем гребне наркомафию и терроризм. Они намывают острова иных культур в старых Северо-Западных архипелагах. Они навязывают Европе и Америке жалкое самоощущение дряхлой и много нагрешившей цивилизации — и вместе с тем провоцируют расизм, национализм и ксенофобию, тем самым, раскалывая систему европейских ценностей. Поэтому и развитые западные демократии тоже будут переживать распад прежде единых национальных интересов. Будущему руководству Украины не следует об этом забывать.

Она туманна и печальна одновременно.

На всемирной политической ярмарке наибольшим спросом пользуются радикальные модели этнической, религиозной или цивилизационной солидарности. Но эта солидарность, временная и эгоистичная, вряд ли сможет стать базой для новых, крупных и стабильных военно-политических блоков.

Кстати, если Россия всерьез опасается экспансии НАТО, то можно было бы этому не противиться, а наоборот, порекомендовать туда — вдобавок к Восточной Европе — еще Украину и Молдову. Судьба такого блока будет предрешена. Впрочем, НАТО может развалиться и без дипломатических хитростей. Во всяком случае, всемирным полицейским, судьей и судебным исполнителем оно не станет. Не сможет стать — слишком пестр, хаотичен и хорошо вооружен тот политический водоворот, в котором НАТО воображает себя островком стабильности. Холодна война закончилась — холодный мир не настанет. Настало время после войны и мира. Великое демократическое «можно» и могучее тоталитарное «нельзя», столкнувшись, сильно ушибли друг друга. Пока они залечивают раны, в мире царит веселое разбойное «наплевать».

Никто, естественно, не прославляет войну и не призывает к ней — неприлично. Но идею мира во всем мире тоже никто всерьез не воспринимает — глупо. «Ни мира, ни войны, но патронов не жалеть» — таков реальный лозунг дня.

Но ничто не длится вечно. Ни война, ни мир, ни кровавая перетасовка вооруженных этнических и религиозных движений в эпоху после войны и мира. Другое дело, что эта эпоха будет достаточно долгой. Она закончится, когда перестроятся мировые системы доминирования, когда враждующие этносы научатся сосуществовать хотя бы из чувства самосохранения, и когда «приватизм» станет привычным и респектабельным способом политического поведения, превратится в «новый этатизм».

Дай Бог, чтобы в этих новых и неведомых обстоятельствах нынешняя резня не показалась утраченной свободой, а холодная война — потерянным раем. Но это уже не прогноз, а упование, ибо информационные войны сегодня остановить практически невозможно.

Самое сложное в метаморфозе насилия — это одновременность, коллективность типа поведения. Коль скоро общие правила реализуются поведением большинства, возникает качественно новая ситуация: социальная идентичность индивидов.

Общие правила социальной жизни — это, конечно, насилие над волей индивидов, но такое насилие, которое может быть внутренне принято ими, оправдано с нравственной и правовой точек зрения и тем самым превращено в свою противоположность: став результатом нравственного и правового выбора, общие правила оказываются стержнем и базисом социальной свободы.

Исторически складываются различные типы обществ, в которых отношение к насилию становится основополагающим признаком социальной структуры.

Э.Фромм, опираясь на исследования выдающихся этнографов и антропологов и систематизируя данные о тридцати первобытных племенах, выявил системы трех разных типов отношения к агрессивности и миролюбию:

· система А — жизнеутверждающее общество;

· система В — недеструктивное, но агрессивное общество;